Примат воли
Шрифт:
Был топчан и в четвертом углу, но до нашего прихода он пустовал. А потом Копер положил туда меня.
Лежанка была низкая, так что я вполне мог разглядеть и остальные детали убранства. А оно было небогатым. Два окна, небольшая дверь напротив той, в которую мы вошли, четыре стола в центре, составленных по два в ряд. На одном из таких спаренных столов причудливо громоздились, извивались многочисленные колбочки, пробирки, змеевики. Рядом, дополняя картину, стояли мензурки с разноцветными порошками и жидкостями. Очевидно, ингредиенты и уже готовый продукт.
Вторая пара столов была пуста. К ней-то и направился
Неуловимым движением руки Доктор выхватил откуда-то стального цвета чемодан, открыл и, нимало не заботясь о последствиях, грудой высыпал на стол его содержимое. Что именно там было, я не увидел, но по металлическому звону, заполнившему комнату, догадался, что, скорее всего, медицинские инструменты.
– Приступим?! – весело и с некоторым даже вызовом вопросил Доктор.
– Да, – подобострастно пискнул Копер.
В поведении обоих, как я с удивлением отметил, произошла разительная перемена. Впрочем, такое случается сплошь и рядом. Человек, затурканный бытом, затравленный обыденными проблемами из-за своей к ним неприспособленности, совершенно преображается, когда начинает заниматься тем, что он действительно умеет делать, в чем даст сто очков вперед любому конкуренту.
Так было с Доктором.
С большеголовым было еще проще. Самоуверенный и нагловатый, но вынужденный подчиняться чужой воле, – Доктора, если говорить точнее, – он страдал из-за этой своей зависимости. Но чудеса, творимые руками партнера даже его заставляли проникнуться мыслью, что вынужденное подчинение в конце концов не напрасно. Что Доктор действительно достойный – начальник? повелитель?
– С кого начнем? – спросил Копер.
– А, пожалуй, с самого легкого случая, – сказал Доктор. – Принеси мне, будь добр, Леонида.
Большеголовый быстро и бесшумно скользнул в угол, находившийся от меня по диагонали, подхватил находившееся там тело и, так же проворно вернувшись назад, положил его перед Доктором.
– Та-ак! – протянул тот тоном профессора, принимающего экзамен. – Что мы имеем? А имеем мы два ножевых ранения в сердце, два – в правое легкое, многочисленные порезы и ссадины. – Выбрав в куче, вываленной недавно из чемодана, какой-то предмет, он поднял его вверх и провозгласил: – К делу!
Предмет оказался маленькой ножовкой с остро заточенным концом. Быстрым и точным движением полоснув покойного по груди, Доктор сделал надпил, вскрыл грудину и, засунув руку внутрь, принялся проделывать там какие-то манипуляции, бормоча при этом:
– Все, как и предполагалось. А какой еще смерти можно ждать от человека, который провел больше десяти лет на свалке, в постоянных попойках, драках и прочих неприглядных деяниях? Вот его и зарезали. Да и не могли не зарезать. Характер у покойного уж больно крут.
Копер с открытым ртом стоял подле стола, не прерывая обращенный в никуда монолог Доктора. А тот продолжал орудовать пальцами, ни на секунду не умолкая:
– И легко можно было догадаться, до чего он при такой жизни докатится. Еще тогда, когда он с жалкой тысячей воинов остался в этом, как его… Фермопильском ущелье. Против пары сотен, кажется, тысяч персов. Уже не помню. Ты помнишь, Копер, сколько их было? Ну, не важно. Разве нормальный человек на такое решится? Нет, Копер. Наш друг ненормален, и сей факт
Большеголовый ничего не говорил, а предыдущий вопрос – про персов, – кажется, и вовсе пропустил. Но стоило Доктору задать этот, он прикрыл глаза и зашевелил губами. Потом произнес:
– Триста сорок восемь раз. Нынешний – триста сорок девятый.
– Многовато за три с половиной тысячи лет, а? В среднем у него получалось прожить лишь десять с небольшим годков. Не густо. Кто там у нас рекордсмен в обратную сторону? Мудрец? Этого я, помнится, и сотни раз не возвращал. Да и возни с ним не в пример меньше. Прополощешь желудок, очистишь кровь от яда – и все. А этого приходится зашивать, заживлять, сращивать. Морока. Да еще и искать замучаешься. Нынче вон, всю помойку перерыли, пока нашли. Ну и запашок же от него был! Хорошо, что ручей рядом оказался. А помнишь, Копер, как мы его на фермопильском участке искали? Сколько трупов перекидать пришлось, пока нужный нашли? Они же там тысяч восемь персов порубить успели, пока их копьями не закидали.
– Больше, – уверенно заявил Копер. – Там за десять тысяч перевалило. Я тогда весь в крови был, словно сам в битве участвовал.
– Да и я не лучше. Хорошо, что до воинов Ксеркса сумели его сыскать. Если бы его труп к борту корабля приспособили, то мало, что от него осталось бы. Вся премудрость Великих не сумела бы его оживить. Кстати, кого персы царю вместо Леонида тогда подсунули?
– Не помню, – растерялся Копер.
– Да и не важно. Важно, что наш Леонид и в тот раз нам достался, – Доктор вынул руку из разреза, обтер ее насухо тряпкой. – Ну, вот и все на этот раз. Довольно легкая смерть, а потому и легкое возвращение. Дай-ка мне, Копер, мертвой воды – порез зарастить.
Большеголовый послушно метнулся к противоположному ряду столов, наполнил мензурку сине-зеленой мутноватой жидкостью и протянул Доктору. Тот принял склянку, опустил в нее какой-то предмет, весьма похожий на ружейный шомпол, вынул и провел им по тому месту на груди покойного, где делал надрез. После чего удовлетворенно вздохнул:
– Ну, вот и все. Первый готов. Мелкие порезы я ему заживлять не собираюсь. Пусть сам зарастает. В следующий раз думать будет, прежде чем дебоши устраивать. Хотя следующего раза у него, получается, уже не будет. Ну, да ничего. Для профилактики не повредит. Отнеси-ка его в кладовую. Полчаса на выздоровление, потом дашь ему глотнуть живой воды. А мне еще возни предстоит – уйма. Не хочу, чтобы он мешал работе глупыми вопросами.
Копер послушно подхватил отремонтированное (по-другому не скажешь) тело и направился с ним к той самой маленькой двери, что находилась против входа. Доктор же облокотился кулаками на стол, навалился на него всей массой и с непонятной тоской в голосе проговорил:
– Сириус, Сириус! Не могу я работать, когда тебя нет, Сириус!
Внезапно его забила крупная дрожь, и Копер, вышедший из кладовой уже без Леонида, оторопело уставился на своего напарника. А Доктор все колотился в нервном припадке, и инструменты на операционном столе жалобно и тонко позвякивали. В довершение ко всему, Доктор заговорил речитативом, и голос его стал глухим и замогильным: