Примерный сын
Шрифт:
– Я окончательно порвала с тобой и устала пережевывать одно и то же, – вздохнула в трубку Бланка. – Ты что, не понимаешь? Постоянные разговоры о наших отношениях не идут нам на пользу, а только вредят.
Это была правда, в которой я убедился. Мало-помалу нас вгоняли в тоску сначала наши встречи, потом телефонные звонки, а под занавес даже мысли о другом повергали нас в уныние.
– Висенте... посмотри на меня, Висенте.
Когда нам было плохо, я, обычно, смотрел на нее. Мне хотелось залезть к ней под бочок и только плакать.
– Послушай, любимый. – Бланка называла меня любимым, когда мы собирались распрощаться. В жизни конец отношений всегда страстный, думаю, это обычное явление. – Можно прикладывать множество усилий, но отношения базируются на постоянных усилиях и стараниях, а ты не такой. Ты становишься лицемерным притворщиком, а это утомляет. Отношения даны не для мучений, а для счастья. Понимаешь?
Конечно, я понимал Бланку, но не собирался отвечать. Что я чувствовал? Что я мог ответить?
– Винсенсо, что с тобой? У тебя что-то случилось?
– Ничего.
– О чем ты думаешь?
– Да так, ни о чем. Не сходить ли нам в кино.
Со мной ничего не происходило, ровным счетом ничего. Я думал только о том, чтобы целовать ее и затащить в постель, потому что это было лучшим заменителем радости, пришедшем мне в голову. С одной стороны, я не хотел чувствовать то, что чувствовал, а с другой, не мог рассказать бывшей о том, что со мной происходило, потому что, находясь рядом с Бланкой, я переставал переживать. Все во мне словно замирало, и я становился будто замороженный. Должно быть, Бланка замечала это, потому что тоже леденела. А может, ей было скучно со мной. Это является другим объяснением, более простым и требующим меньше времени. В то время я винил себя за недостаток радости, за все камни, за скуку, но теперь я задаюсь вопросом, не было ли и в Бланке тоже чего-то такого, что резко затормаживало нас всякий раз, когда мы были вместе.
– Ты замечательный человек, и я очень тебя люблю, но... Все-таки лучше, что мы расстались, Висенте. Ну же, Винсенсо, не делай такое лицо.
Это сейчас я с легкостью все объясняю, но в свое время это было не так. Мне не хотелось, чтобы все заканчивалось. Я не мог расстаться с Бланкой и пребывал в напряжении, убирая камни с дороги и засыпая рытвины. Иногда вручную, иногда быстро принимая решения, позволявшие мне за один присест как лазерным лучом испепелить все наши проблемы. Ты, конечно, понимаешь, что все это вздор, и никаких таких лазерных способностей у меня отродясь не было. А рытвины – не шутливая метафора, которую я привожу сейчас здесь для примера, потому что мне приспичило рассказать все это. Нет, сеньора. Это способ озвучить неосознанные идеи, мысли, предубеждения, воспоминания, стоявшие между нами, которые мы не могли ни выразить, ни преодолеть, ни отогнать. Я понял это, когда Бланка позвонила мне сегодня утром, в понедельник. Никогда прежде я этого не понимал, ни когда мы встречались, ни после разрыва, потому что меня терзала только моя неспособность заинтресовать Бланку и вернуть ее. Теперь у меня уже не было прежних пылких чувств к ней, я не был связан с Бланкой и мог на расстоянии трезво и спокойно, но с симпатией, анализировать вещи. Сегодня вечером, после закрытия магазина, я встречался с Бланкой.
– Давай же, двигайся, у тебя тело тверже стального сейфа... Давай, открой эту чакру. Если ты не станешь шевелиться, Висенте, ты ее никогда не откроешь. [прим: чакра – в практике индуизма – центр силы и сознания, по которым протекает жизненная энергия]
Понятия не имею, какую чакру она бы предпочла. Четвертую. Пятую. Я в этом не разбираюсь. Мы танцевали в бразильском клубе, который она нашла, когда мы еще не встречались, и который очень ей нравился. Я старался следовать ритму, и чтобы не думать о нем пытался слиться с музыкой, пропустить ее через себя. Говорят, что так и нужно делать, но я думал только о ритме и, в итоге, терял его. Но как бы мы, испанцы, не любили музыку, она не учит нас активировать чакры. Тем самым, меня ничуть не интересовало, что говорила Бланка на эту тему, поскольку эту свою беду я разделял вместе со всеми. Тем не менее, за время наших отношений Бланка могла заставить меня почувствовать себя полным нулем в области танцев и ощутить полную раскоординированность движений. Она настаивала, чтобы мы практиковались во всем наборе, так называемых, национальных танцев, типа фламенко, который она просто обожает. А мне нравилось слушать музыку вместе с ней, и с этого момента я на какое-то время увлекся всем этим и даже отличал фанданго от сегидильи. [прим: фанданго – испанский народный танец, исполняемый под пение в сопровождении гитары и кастаньет; сегидилья – испанский народный танец, исполняемый под пение в сопровождении гитары и кастаньет]. Тогда меня не особенно интересовал ход времени, вернее, интересовал, когда она была со мной. Меня интересовала сама Бланка и все, что было интересно ей, потому что в танце она говорила мне что-то о себе так, словно фламенко принадлежал ей, словно Моренте или Кармен Линарес рассказывали о ней в песнях, раскрывая мне секретные формулы, как же снова обрести ее, как приблизиться к ее неприступной душе, в которую я, порой, заглядывал, и мне, как дьяволу, хотелось забрать ее. [прим: Энрике Моренте – испанский певец, исполнитель
Мы танцуем и пьем, в особенности я. В конце концов, я изрядно накачался, так что мне удалось не
думать о ритме и не обращать на него внимание. По словам Бланки я приспособился к фонограмме. Когда эту развалюху (а это была не более чем древняя, маленькая дискотека с хорошей музыкой и славным кайпиринья [прим: кайпиринья – бразильский алкогольный коктейль, который готовится из кашасы, лайма, льда и тростникового сахара]) стали закрывать, мы с Бланкой пошли к ней домой и спали вместе. Я очень смутно помню и не скажу точно, занимались ли мы любовью, поскольку не придавал этому никакого значения. Я помню только, что мы целовались, и поцелуи Бланки, которые прежде так нравились мне, теперь меня разочаровали, потому что это были не Коринины поцелуи. Я искал, но ничего не находил в них. Они были равнодушно-бесчувственными, в них не было ни страсти, ни любви; эти поцелуи заставляли меня лишь еще больше тосковать о моей румынской возлюбленной. Я хотел быть человеком, который может отделить секс от любви, рассматривая его, скорее, как некое гимнастическое упражнение, но я никогда не был таким человеком. Мое тело не имеет иной жизни, отличной от моей, поэтому я не испытывал удовольствия от перспективы секса с Бланкой. Теперь для нас все было слишком поздно. Мы возвращались к тому времени в нашей общей стране, срок действия визы в которой уже истек. Тем не менее, было приятно проснуться в объятиях Бланки, и с жуткой головной болью с похмелья принять душ в ее ванной, стоя под напористыми струями воды, потому что все в ее квартирке было превосходным, таким милым, аккуратненьким, и к тому же, чудесно работало. Словом, все было под стать ей самой.
Я доставал себе таблетку “Эспидифена” из американской барной стойки на кухне, надо заметить,
претендующей также на звание гостиной, столовой и мастерской. Квартирка была маленькой, но, как я уже говорил, в ней было все. Самой же Бланке по душе мастерить украшения, поэтому она обустроила себе на кухне уголок прикладного искусства. Так вот, не успел я принять таблетку, как Бланка выпалила истинную причину ее вчерашнего звонка:
– Я уезжаю, Винсенсо. Я уезжаю из Испании. Я закрываю свою квартиру и буду жить в другой
стране.
Я окаменел. Это известие ошеломило меня сильнее, чем безразличие к ее телу, которое испытало
мое тело сегодня ночью, как и следовало ожидать. Таковы наши тела и разум; они отличаются сами по себе.
– Куда? – выдохнул я.
– В Англию. В головную компанию моей фирмы. Там освободилось место, и… да что там, здесь
меня ничто не держит, я ни к чему не привязана. Ты же знаешь, что мой брат болен, и уже пару лет как уехал туда вместе с мамой. У них все хорошо. Вот и я хочу попробовать что-то новое, прежде чем стану слишком старой и падкой на удобства домоседкой.
Англия. Надо же, именно Англия. Судьба… Место, о котором я постепенно забывал, где
происходило действие песен, которые так много значили для меня. Англия. С ее чаем, fish and chips (рыбой с жареным картофелем), ее двухэтажными автобусами, ее фабриками, правосторонним движением, ее шахтерами в шаге от войны, ее пинтами пива. Я и думать забыл об Англии, этом легендарном острове, которым я восхищался когда-то, целые века тому назад, и вот теперь другие люди осмеливаются сделать шаг, чтобы завоевать его. Бланка была права. Время шло неумолимо, а она была старше меня. Сколько шансов на перемены есть у женщины за сорок? Я почувствовал себя осиротевшим; мне не хотелось, чтобы Бланка уезжала. Мне нравилось думать о ней. Хоть я уже и не был в нее влюблен, но мысленно я разговаривал с ней.
– Ну же, Винсенсо, не делай такое лицо, – Бланка понимала, что со мной творилось. Незаметно для
меня самого мои глаза затуманились, такое иногда со мной бывает. – Англия – вот она, совсем рядом, и есть целая куча совсем недорогих авиарейсов.
“Такие вещи говорятся, но не делаются,” – подумал я. Сколько раз за эти годы я летал в Англию?
Ни разу. Несмотря на свое огромное желание – ни разу! Бланка прочла мои мысли, а может, она просто думала о том же, и продолжила свою сердобольную ложь: