Прими день грядущий
Шрифт:
– Господи, Мария, это же не Люк, а Харперы. Они видели нас с Айви и, очевидно, пришли сюда за нами.
Мария осторожно выглянула в окно и похолодела: среди деревьев мелькали одетые в оленью кожу всадники. Неопрятные волосы, беззубые улыбки, повадки горьких пьяниц – безусловно, это были Харперы: Вилли, Микайа и двое сыновей Вилли, Калеб и Спрус. Мария молча принесла ружье и протянула его Хэнсу.
Затем женщина спрятала детей в подвал, где хранили овощи, крошечную подземную пещеру за кухней.
Айви, волнуясь, положила свою руку на руку Хэнса, который уже заряжал
– Хэнс…
Он мрачно посмотрел на жену:
– Я знаю, буду осторожен. А ты пока последи за детьми.
Тяжело дыша, Айви прошла через кухню к укрытию, где Мария через приоткрытую дверь спокойно объясняла Хэтти, как успокоить Дилана.
– Что делает папа? – нетерпеливо спросил Бенжамин, не желая отсиживаться в погребе.
Мария тяжело вздохнула. Она так и не рассказала Люку о том, что когда-то убила Элка Харпера, как и о более поздней встрече на просеке с Вилли и Микайей. Ей не хотелось делиться с мужем этими подробностями, чтобы они не повисли тяжким грузом и у него на душе.
– С ним все в порядке, – медленно ответила женщина.
– Но папа же не знает о Харперах, мама, – не унимался Бенжамин. – Он может попасть прямо к ним в руки. А что будет с животными? Я видел, как один из мужчин направился к конюшне.
Неожиданно Бенжамин начал переминаться с ноги на ногу, умоляюще глядя на мать.
– Иди в погреб, – приказала Мария.
– Я сейчас, мама, – попросил мальчик, показывая через двор в сторону уборной.
Прозвучал еще один выстрел, заставивший Марию вздрогнуть от ужаса.
– Беги быстрее!
Бен, как заяц, выскочил из укрытия и, пролетев мимо якобы нужного ему строения, неожиданно свернул на дорожку в лес и исчез в зарослях вяза. Мария слишком поздно поняла его хитрость. Тщетно звала она сына и уже собиралась броситься вдогонку, когда справа от нее на пони проскакал Гедеон.
Проклиная про себя своевольных глупых мальчишек, Мария торопливо разместила Айви, Дилана и Хэтти в погребе.
– Сидите тихо, – предупредила она, положив руку на дверь.
– Куда ты направляешься? – спросила Айви.
– В дом. Хэнс не сможет справиться один с четверыми.
– Тогда я тоже пойду с тобой.
Мария покачала головой.
– Ты даже не умеешь стрелять, Айви. Кроме того, малышей нельзя оставлять одних, – она решительно закрыла дверь погреба и побежала к дому.
Хэнс сидел под разбитым выстрелом окном, стараясь поймать на мушку ускользающие цели, которые находились в пределах досягаемости, но были плохо видны. Услышав, что Мария заряжает другое ружье, он хотел было возразить, но увидев, как ловко она засунула в ствол шомпол и положила порох на полку, сдержался.
– Извини меня за это, Мария, – печально произнес Хэнс. – Извини за все.
Мария молча сжала его руку и приложила к плечу приклад.
Стук деревянной ноги Израэля нарушил ровный ритм часов. Женевьева радостно бросилась навстречу сыну.
– Добро пожаловать домой, – проговорила она, беря его за руку. – Я уже решила, что университет совсем поглотил тебя.
Израэль улыбнулся и позволил матери помочь себе пройти в гостиную. Женевьева
– Рурк! Ребекка! – позвала мать. – Посмотрите, кто пришел к нам на воскресный обед!
Они долго сидели за столом в спокойной тишине летнего дня, окутанные умиротворяющей обстановкой семейной близости, и, улыбаясь, разговаривали о ферме, о карьере Израэля, который преподавал в университете теологию, о недавнем светском успехе Сары в качестве хозяйки официального приема, миссис Натаниэль Кэддик.
Разговор незаметно перешел на Хэнса, которого, как они думали, уже навсегда потеряли. После долгих лет разлуки и неведения домой вернулся совершенно другой человек, с отпечатком зрелости и понимания на лице, проделавший, судя по всему, огромную внутреннюю работу и вышедший из нее обновленным. В сыне исчезла былая дикость и необузданность, и теперь он счастливо и спокойно жил с Айви в своем красивом доме на Хай-стрит.
Женевьева тоже чувствовала себя счастливой, почти… Она научилась принимать изувеченность Израэля и молчаливость Ребекки, которая превратилась в отшельницу, замкнувшись в себе и проводя все время над Библией и номерами «Домашнего миссионера». У Сары тоже были странности. Например, ее приводила в неописуемый восторг возможность владения несколькими рабами. Тем не менее, она по-прежнему оставалась любящей дочкой, близкой родителям, стоявшим теперь гораздо ниже ее на социальной лестнице.
Единственное, чего так и не смогла принять Женевьева – это разрыва между Люком и Рурком, который мрачной тенью висел над семьей Эдеров. Сколько она ни умоляла, ни уговаривала, ни убеждала Рурка помириться с сыном, пытаясь играть на его самых нежных чувствах и рассказывая о внуках, которых он упорно не желал признавать, постоянно натыкалась на холодную стену ненависти и предубеждения.
Рурк словно ничего не слышал. Его совершенно не волновало, что Бен подстрелил свою первую в жизни индейку, что Хэтти в пять лет уже научилась читать, что Дилан тяжело заболел крупом…
И все же Женевьева не переставала надеяться на то, что ей, в конце концов, удастся объединить всю семью.
Неожиданный стук копыт по дорожке встревожил Эдеров. Обычно по воскресеньям на ферме было тихо: работники на выходной уходили по домам, оставались только члены семьи.
Ребекка раздвинула занавески и испуганно вскрикнула.
– Индеец, папа! – выдохнула она, глядя на всех широко открытыми глазами, готовая вот-вот забиться в истерике, которая всегда начиналась у нее при виде индейцев.
Рурк с проклятием схватился за ружье, но Женевьева сразу узнала всадника.
– Подожди, Рурк, – резко приказала она. – Это Гедеон Паркер.
– Тем более, ему здесь нечего делать.
Женевьева бросилась открывать дверь.
– Он никогда бы не приехал без необходимости.
Рурк позволил жене выйти на крыльцо, но по-прежнему держал наготове ружье.