Прими как есть. Я рядом
Шрифт:
— Удалить бы эти записи, чтоб её на них не было! И чего ты полез туда? Знала б, что она них будет — спрятала бы эти фильмы куда подальше!
Тёмные брови Холодного поползли вверх, образуя на безупречной молодой коже глубокие морщинки. Опустив уголки полных губ, парень внимательно смотрел на Антонину, силясь понять, почему она так отреагировала? Что такого сделала эта дамочка? Няня?
— Я её не помню. Вообще. — Произнёс, не отрывая от Тони проницательный взгляд.
— Да ещё б ты её помнил? — продолжая вздыхать, она нервно одёрнула юбку, которую недавно
— Сколько мне было? — Чёрные глаза вонзались ей в спину.
— Да и трёх ещё не было. — Антонина обняла свои плечи и провела по ним ладонями, будто согреваясь.
Она так и стояла, повернувшись к Стасу спиной. Задумчиво глядела в окно и нервно водила пальцами по плечам. Сминала их, и подушечками пальцев перебирала льняную ткань. Тоня и сейчас прекрасно помнила тот день, когда эту паршивку выгнали взашей из дома Холодных. Надо было ещё привлечь к ответственности за её проделки, но мать Стаса пожалела её. Хотя… не стоило. Тоня бы точно не простила. Не оставила бы это без наказания. А этой змее всё сошло с рук.
Но, как говорят: Бог не Тимошка… видит немножко. И всем воздаётся по их заслугам.
Только вот Стас… Антонина и по сей день не могла понять, почему этот ребёнок так много страдает? Почему с самого мальства он словно несёт чьё-то бремя?
Нежеланный ребёнок. Потом эта гадюка, измывавшаяся над ребёнком так долго. Потом и отец, который по сей день не подарил сыну ни капли любви. Смерть матери. А теперь ещё и это.
И в любви матери не было сомнений. Она окружала его любовью и заботой. И его бабушка. Но их так быстро не стало. И, пожалуй, Тоня была единственной, кто ещё мог ему подарить любовь и материнскую ласку. Она знала, что больше у этого мальчика никого нет. И отец… который так и не стал ему отцом.
— Так и будешь молчать? — Стас первым прервал молчание.
Кажется, Тоня даже вздрогнула. Резко повернулась к нему, и он даже ощутил колебание воздуха в комнате. Въедливым взглядом мучил её, и сам нервно покусывал внутреннюю сторону своей щеки.
— Ну, что ты хочешь услышать, Стасик? — взмахнув руками, женщина нахмурилась. Руки вонзила в свои бока. И он мог бы над этим посмеяться, но чувствовал: сейчас не самый подходящий момент.
— А ты не понимаешь? Да тебя же перекосило просто! Я просто хотел понять, кто это. Она же есть почти на всех записях! Потому и стало интересно…
— Ну, узнал? Нянька твоя! Теперь допрос окончен?
— А что с реакцией? Тонь? Это что, тайна за семью печатями? Я ведь уже не ребёнок? Почему мне теперь по несколько раз в день нужно тебе об этом напоминать? Говори уже.
— Да ну что тут говорить?! — принялась вздыхать и расхаживать по комнате. — Обижала она тебя. Так обижала, что сердце рвётся на куски. Как вспомню, так дышать нечем…
Остановилась и нерешительно взглянула на брюнета. Переплела пальцы в замок и, что-то запричитав, снова опустилась
Как хорошо, что он ничего не помнит…
— Обижала? — Он непонимающе посмотрел в светлые глаза Антонины. — Очень, знаешь ли, расплывчатое понятие…
Ничего не почувствовал. Просто… растерянность, сбивающая с толку. Облокотившись на одну руку, он попытался поправить под собой подушку. Но получалось плохо.
— Давай я. — Спохватилась Тоня и, обойдя кровать к другой стороны, помогла ему с подушкой. — А то до вечера будешь возиться, — кротко усмехнулась, подначивая Стаса.
Но тот, не замечая мягкого укола, перехватил женщину за запястье и потянул на себя, вынуждая снова сесть рядом.
— Ну… тебе самой этот допрос нравится? — Ласково улыбнувшись, он отпустил её запястье и большим пальцем провёл по тому месту, где остался маленький розовый след от его хватки. Не рассчитал. — Ты можешь мне рассказать? Тонь? Ну, что за тайны Мадридского двора? Неужели кто-то умрёт, если ты мне расскажешь?
— Да не умрёт никто, — она махнула рукой, — просто вспоминать не хочется. Аж тошно, ей Богу.
— Я ж не прошу о многом? Пробелы ведь нужно заполнять?
Заглядывая ей в глаза, состроил жалостливый вид. Это ведь сработает? Это же Тоня… конечно, сработает!
— Говорю ж: обижала! Не знали мы. Никто не знал. А потом синячки. То на ручках, то на ножках. А потом плакать начал. Воды бояться. Зашуганный стал. Никто ж тебя пальцем не трогал никогда, а тут… ручками закрываться стал, стоило резкое движение кому-то сделать рядом.
Да ну нахер?..
Отмалчиваясь, Стас смотрел на то, как в уголках глаз Антонины собираются маленькие прозрачные бусинки. А кончик её носа совсем слегка порозовел. Она нервно поглаживала край его подушки и поджимала подбородок. Сама как дитя.
— Мама твоя заподозрила неладное. — Продолжила Тоня, после недолгой паузы. — Попросила камеры поставить. А там… — перекрестилась и снова вздохнула. — И била тебя, а потом говорила, что такой уж ты непоседливый… вечно стукаешься обо что-то. Или просто капризничаешь. И водой ледяной успокаивала, чтоб не плакал. И запирала в кладовке тёмной наверху. И сидел ты там, пока родители не вернутся. Так она за полчаса до их приезда тебя выпускала. Умывала и кормила. А я дура слепая, на кухне своей возилась и ничего не видела. Моё дело — кастрюли да харчи. На второй этаж я не совалась…
Шмыгнув носом, Тоня нашла руку Стаса и сжала пальцы на его пальцах.
— Ты уж прости меня, Стасик. И моя вина в том есть…
— Да ну, — пропихнув по глотке ком, Стас дёрнул уголком губ. — Глупости… ты-то в чём виновата?
Он почувствовал как под кожей начало что колоть. От шеи игольчатая дорожка спускалась к плечам и медленно расходилась по рукам.
А он и не знал.
Не помнил. Вообще ничего не помнил. Просто чистый лист.
А… может это к лучшему?
— А как же я плаваю, если воды боялся? — вдруг. Почему же тогда сейчас он в воде себя чувствует лучше, чем на суше?