Примкнуть штыки!
Шрифт:
Ревели моторы, раздёргивая свежий, процеженный сквозь марь тяжёлых ночных туманов утренний воздух, рвали и комкали остатки тишины. Танки и бронетранспортёры шли не на полном ходу, осторожно, должно быть, побаивались мин, обходили вывороченные из дорожного покрытия камни и воронки, заполняли собою, своим запахом, лязгом и рокотом пространство, как будто раз и навсегда утверждая этим своё торжество и господство. «Если их не остановить здесь, – подумал сержант, – то через день-другой они будут разглядывать в бинокль пригород Москвы. Ещё две-три заправки и – в столице. Если их не остановить… здесь… у этой вот воронки… Всё, пора!» Сурхаев привстал на колено боком к шоссе и колонне, которые в эти мгновения как будто его и не интересовали вовсе, и заученным движением перебросил через себя тяжёлую болванку РПГ-40. Проследил, как граната кувыркнулась в
Второй танк тоже горел. Кто-то из курсантов добавил ему ещё и бутылку с горючей смесью. Бутылка разбилась на решётке мотора, смесь разлилась, проникая во все щели, вспыхнула разом по всей корме белым сияющим фосфором, и танк в считанные секунды превратился в горящий стог, который нельзя уже было спасти ничем. Взрывом одной из гранат опрокинуло бронетранспортёр, гусеницы его продолжали упорное и уже напрасное движение, поблёскивали на катках и вздрагивали в провисах. У второго разворотило радиатор, вырвало задний мост. Из кузовов, обшитых тонкой бронёй, с воплями выскакивали солдаты. Им впереймы заработали оба пулемёта курсантов. Макуха и Асанов вели перекрёстный косоприцельный огонь. Чтобы уйти от пуль, немцам нужно было выбраться на противоположный откос, за которым начиналась заросшая редкими молодыми ольхами лощина. И они хлынули именно туда. Но откос был отлогим и довольно широким. К тому же начали бить пулемёты из-за реки, отсекая немцев и от лощины, тем самым лишая их последнего пути к спасению. И именно на нём, на том откосе, как на стрельбище, спустя некоторое мгновение курсанты добивали тех, кто смог выбраться из бронетранспортёров и горящих танков. Никто не ушёл. Немцев было около взвода. Пулемётчики положили всех. В азарте Сурхаев выскочил из укрытия и, на бегу стреляя из автомата, перебежал дорогу, чтобы достать верной очередью залёгших за опрокинутым бронетранспортёром. Но тут же получил пулю в живот, переломился пополам, как будто из него в одно мгновение выдернули позвоночник, выронил автомат.
Едва успели отнести в тыл наспех перевязанного сержанта, собрать с дороги кое-какое оружие и трофеи, как снова послышался в глубине дорожной просеки рокот моторов. Боевое охранение, уже без сержанта, затаилось в окопе.
За рекой, в траншее, закричали:
– Воз-дух!
– Самолёты!
– Что, ребята, нас бомбить будут? – недоумённо спросил кто-то из боевого охранения.
– Убрать оружие, – приказал Макуха, давая остальным понять, что командование группой боевого охранения он принимает на себя.
А за Изверью тем временем тоже спешно готовились к бомбёжке, убирали с брустверов оружие, отрывали боковые ниши, чтобы втиснуться туда или хотя бы успеть спрятать боеприпасы.
– «Рама», – с угрюмым спокойствием сказал помкомвзвода Гаврилов.
– Что это значит? – спросил, бледнея лицом, Денисенко.
– Ничего хорошего. Сейчас вынюхает и наведёт на нас…
– Кого? Кого наведёт? – Курсант Денисенко с беспокойством смотрел то в небо, где, нудно гудя моторами, проплывал немецкий самолёт-разведчик, то на старшего сержанта, на его спокойное лицо, будто окаменевшее в своём злом сосредоточенном спокойствии.
– Да уж кого-нибудь. Девок с гармошкой, например. – И в уголках глаз Гаврилова появились морщинки сдержанной улыбки.
– Скажете тоже, товарищ старший сержант…
– Вот видишь, Денисенко, как ты разбираться стал во военном деле. Скоро хорошим бойцом станешь. А? – И добрые лучики морщин в уголках
– А зачем?
– Как «зачем»? Скоро опять в атаку пойдём. Теперь они от тебя шарахаться будут, как бусурмане от Ильи Муромца! Слыхал про такого? Тоже, говорят, курсантом был…
– Ну, вы скажете… – И Денисенко успокоенно засмеялся.
«Рама» блеснула на солнце серебром дюралевых плоскостей, прошла сперва вдоль одной стороны шоссе, пошарила по тылам, возвратилась назад, протянула прямо над Варшавкой, снизилась и на бреющем освобожденно взвыла моторами, буто имитируя атаку, прошла над верхушками берёз, под которыми горели танки, чадили разбитые бронетранспортёры. Пилоты самолёта-разведчика, должно быть, в это мгновение увидели всё: и то, как разворотило взрывами бронетранспортёры, и разбросанные по откосу тела солдат в серо-зелёных шинелях и мундирах цвета фельдграу, тех самых, не знавших ни страха ни упрёка, которые ещё каких-нибудь полчаса назад, получив задание, спешно грузились в бронированные кузова, смеялись, подшучивали над новобранцами из недавнего пополнения, деловито засовывали за широкие голенища сапог запасные рожки для автоматов, противопехотные гранаты с длинными ручками и с уверенностью в скором выполнении полученного задания посматривали на восток, в глубину дорожной просеки. И вот, растерзанные пулемётными и автоматными очередями, разрывами гранат, лёжа в самых невероятных позах, они предстали пилотам «фокке-вульфа» и офицерам воздушной разведки, уже навсегда выбывшими из строя победоносного и несокрушимого германского вермахта. Как это могло случиться? И пилот сделал ещё один заход, ещё одну «атаку». Самолёт скользнул над самыми верхушками елей и сосен, вошёл в полосу дымов, столбами поднимающимися над местом бойни. Заработала фотоаппаратура. Офицер-разведчик сделал несколько снимков личным фотоаппаратом и тут же спрятал его в портфель. На всякий случай «рама» держала курс параллельно шоссе, опасаясь огня ПВО вдоль просеки. Если они так жестоко разделались с танками, то необходимые меры предосторожности могут оказаться именно тем необходимым, что убережёт и экипаж, и машину от возможной атаки с земли.
Казалось, в самом рокоте моторов «фокке-вульфа» клокотало и выло недовольство, злоба, желание скорейшей, немедленной мести. Но атаковать наземные цели не было сильным качеством этого самолёта, предназначенного исключительно для ведения разведки и корректировки огня.
– Нюхает, сволота. – Помкомвзвода Гаврилов убрал с бруствера ППШ и подал команду замершим в ожидании курсантам: – Всем надеть каски! У кого нет своих, надеть немецкие! Убрать в окопы оружие! Пулемёты накрыть плащ-палатками! Живо!
«Рама», всё так же бессистемно маневрируя в воздухе, будто отыскивая свой курс, ушла в сторону Юхнова, напоследок снова блеснув металлическими фюзеляжами. Через минуту, только-только опал её нудный вой, над лесом появились пикировщики. Шли они на низкой высоте правильно организованной стаей. Координаты на аэродром базирования «штукам» были переданы в воздухе. Увиденное офицерами-наблюдателями на шоссе взывало к немедленному мщенью.
Курсанты принялись считать:
– Девять, десять, одиннадцать…
– …девятнадцать… двадцать пять, двадцать шесть…
– Да сколько же их!
– Вряд ли это по нашу душу. Слишком много. Видать, станцию бомбить летят.
– Погоди, станцию… Будет тебе станция…
– Ю-восемьдесят семь, – сказал курсант Алёхин спокойным голосом, но пальцы его, торопливо застёгивавшие под подбородком ремешок каски, сильно дрожали и были бледны. – Четыре пулемёта калибра семь-девяносто два и пятьсот килограммов бомб. Очень маневренная птичка. Стоит посмотреть…
– …двадцать девять, тридцать. Тридцать штук!
– Вот и умножай всё это на пятьсот, да на четыре тысячи и дели на наши головы. Наверняка всем хватит.
– К нам летят.
– Да нет, дальше пойдут.
– На станцию.
– К нам. Высоту не набирают.
– Точно к нам.
– Сейчас начнут…
Скользя кривыми пернатыми тенями по шоссе и брустверам курсантских окопов, стая «юнкерсов» пролетела в тыл, развернулась там, рассредоточилась, разделилась на пары. Часть самолётов действительно ушла дальше вдоль шоссе, то ли формировать вторую волну, то ли бомбить артиллеристов или действительно железнодорожную станцию. Офицеры-наблюдатели сообщили на аэродром всё, что успели засечь во время разведывательного полёта «фокке-вульфа».