Принц без королевства
Шрифт:
Человек говорил не по-русски. Это был древнегреческий. Первые строки Евангелия от Иоанна. «В начале было Слово…»
Ванго опустил книгу.
— Брат Джон?
— Ванго? — спросил мужчина, кривясь от боли. — Это ты?
Чей-то голос за окном окликнул монаха.
— Я здесь. С Ванго!
Четвертый человек перемахнул через подоконник.
— Ванго? Что ты здесь делаешь?
— А вы?
— Мы голодаем там, наверху.
— Голодаете?
— Пиппо Троизи сказал, что в доме давно никто не живет. Мы искали еду. Где остальные?
— Они
— А брат Пьер?
— Боюсь, у него пробита голова. Мне очень жаль.
— Кто это сделал?
Ванго пожал плечами. Монах все понял.
В окне показалась последняя тень. Их было пятеро. Пять монахов, пять благородных разбойников с большими мешками через плечо, одетые в темную, под цвет ночи, одежду.
— Наберите в ведро воды из колодца, — сказал брат Джон. — Я попробую привести в чувство остальных. Придется нести их до лодки.
— Я пойду с вами. Помогу, — сказал Ванго. — Мне надо поговорить с братом Марко.
— У тебя есть какая-нибудь еда?
— Яйца.
— Сколько?
— Две дюжины.
— Пиппо ждет нас на пляже.
Но Пиппо на пляже не было. Он добрался до порта Мальфы и там привязал лодку к бакену возле прибрежных скал. Потом нырнул и доплыл до набережной. Теперь он сидел, привалившись к лачуге портовой сумасшедшей — своей жены Пины Троизи, — и слушал.
Пиппо делал это каждый раз, когда возил монахов мародерствовать. Впервые он осмелился подойти к лачуге накануне Рождества. Его жена с кем-то беседовала. Это был доктор Базилио. Она рассказывала ему, что набралась терпения и ждет мужа. Говорила о корабле, на котором вернется Пиппо. Взволнованный, он слушал, как Базилио просил ее повторить, когда и откуда прибывают корабли.
Приходя вечером к лачуге, он почти всегда заставал доктора. Пина и Базилио мало-помалу сдружились. Доктор выслушивал жену Пиппо. Он старался понять, чем она живет, что привело ее сюда. Говорил с ней о своем, рассказывал о пациентах.
Она всегда ждала его с легким ужином, аппетитные запахи щекотали ноздри Пиппо Троизи. В этот вечер он почувствовал знакомый аромат жареных кабачков — жена обычно шинковала их тонкими полосками. Пиппо сглотнул слюну. Сквозь тонкую стенку хижины до него доносилось потрескивание керосиновой лампы, похожее на хруст накрахмаленной простыни.
— Я только что вернулся с Липари, — сказал доктор.
— Я видела вас утром, вы приехали в девять двадцать семь.
— Там живет один старик, которому запрещено покидать остров. В молодости он семь лет провел на каторге. Дни его сочтены.
— Вы его лечите?
— Да. Он коммунист, уроженец Венеции. Синьор Муссолини его не жалует, поэтому и сослал сюда. Уже семь лет, как он на Липари.
— Я никогда не видела коммунистов, — сказала Пина. — Какие они?
Пиппо за стеной не смог сдержать улыбки.
— Его даже коммунистом теперь не назовешь. Он четыре года прожил в Москве и стал совсем другим. Но чтобы досадить властям, делает вид, будто
Доктор вытер рот салфеткой.
— Если он когда-нибудь вернется, ваш Пиппо, то наверняка уже другим человеком. Непохожим на прежнего.
— Я тоже стала другой, — сказала Пина. — К счастью.
Пиппо Троизи навострил уши.
— А вас это не пугает?
— Конечно, пугает. К счастью. — И тут же спросила: — А у вас разве не было страха при первых встречах с ней?
В своих беседах они иногда упоминали женщину, которую Базилио все не мог забыть. Мадемуазель.
— Знаете, я ведь всего лишь несколько раз пожал ей руку.
— Сколько дней прошло с тех пор? — спросила она.
— Я не считал. А вы?
Он знал страсть Пины к цифрам. Она говорила: «Если я не посчитаю сегодняшний день, зачем мне следующий?»
— А вы? — повторил Базилио.
— С тех пор как он ушел, прошло двадцать два месяца, две недели и три дня.
Пиппо, как всегда, ушел в смятении. Он бросился к морю, доплыл до лодки и, забираясь в нее, чуть не перевернулся. Он насквозь промок, но все же начал грести. Небо было усыпано звездами. Он думал о жене.
А в это время Базилио сказал Пине Троизи:
— Вы знаете, в том письме… Письме от нее…
— Да. Напомните мне фразу, которая вам так понравилась.
— «С тех пор как я далеко от дома, во мне что-то изменилось».
— Да, далеко от вас. Я помню.
— В письме был еще один конверт для мальчика, Ванго.
— Ванго — это малыш из Поллары, — сказала она.
— Его уже давно здесь нет. В общем, не знаю, хорошо ли я поступил, но что сделано, то сделано: я распечатал конверт.
— Сегодня?
— Нет, несколько недель назад.
— Этого вы мне не говорили.
Базилио смущенно улыбнулся.
— Письмо написано по-русски.
— Тогда можно считать, что вы его не открывали, — сказала она, желая успокоить доктора.
— Сегодня старик с Липари мне его перевел. Тот самый венецианец. Он говорит по-русски.
Помолчав, Пина спросила:
— И что же там написано?
Он ответил не сразу.
— Она рассказывает Ванго обо всем. На пяти страницах. Я переписал письмо полностью. Вы не представляете…
Базилио поколебался, но все-таки продолжил:
— Вы помните, как они появились на пляже, в кабачке Тонино, в ту ночь, когда был шторм?
— Конечно, помню. Там еще был Пиппо.
— Она пишет, откуда они приехали, она и малыш. Пишет о родителях Ванго. Вы не представляете, Пина. Вы не представляете, что в этом письме. Оно раскрывает такие тайны…
— Тогда не рассказывайте мне ничего.
Пиппо Троизи разглядел шестерых на узкой полоске пляжа Поллары. Почти все лежали на гальке. Подойдя ближе, он узнал Ванго — тот стоял по колено в воде. Пиппо посадил в лодку монахов — как избитых, так и невредимых — и крепко пожал руку Ванго. Ветра не было, и парус висел на мачте.