Принц и Нищин
Шрифт:
— В общем, полный саунд-трек «Брата-2»… — резюмировал Сережа.
Голос Эйхмана снова прервался на несколько секунд.
— Не… ну ты, судя по голоску, вообще жестко залипаешь по полной программе, а? — наконец проговорил он откровенно недовольно.
— М-м-м, — лаконично ответил Сережа, который только сейчас до конца осознал, в какое безумие дал себя вовлечь.
— Гы-ымм…
— Иди спи! — раскатисто рявкнул Борис Борисович и бросил трубку. Сережа послушал короткие гудки и со страшной силой осознал, что в этой роскошной, кондиционированной, забитой дорогущей аппаратурой
— Поехали, Андрей, — сказал один из охранников. — А то вам-то еще ничего… а нас Борис Борисыч рассчитает и на ноль умножит, если мы какой-нибудь облом оформим.
— Погодите, — сказал Сережа, который чувствовал себя уже совсем неплохо, если не учитывать того момента, что его соображение резко пошло на убыль, и прибавилось беспричинной тоскливой веселости (как то ни странно звучит), которая вот-вот грозила «оформиться» — по выражению бодигарда — в беспричинный истерический взрыв.
В груди Сергея, как пар в кипящем чайнике, теснились и накипали такие же беспричинные и обманчиво искренние слова, и если у чайника накипевшее выходило через носик, то у Воронцова через, так сказать, ротик, губы которого уже начинали конвульсивно подергиваться.
Ребята из шоу-балета смотрели на него совершенно спокойными взглядами — очевидно, такие перепады в настроении Адриана были им не в новинку. Злоупотребления алкоголем и наркотиками, что ж вы хотите…
Внезапно Воронцов сорвался с места и, схватив за руку Лену Фирсову, потащил ее за собой в коридор, рявкнув через плечо:
— Всем стоять тут!!
— Да ты че, Сере… Андре… — начала было Лена, но Воронцов перехватил ее рот влажной ладонью и буквально выволок в коридор. Усадил на диванчик в самом конце этого коридора и заговорил, задыхаясь:
— Ты ничего не чувствуешь, нет? Ничего, нет? А ведь зря! А ведь это все не просто так!
Лена посмотрела на него полным глубокого сожаления и недоумения взглядом и наконец ответила:
— А ты в самом деле становишься похож на Аскольда… актером… актером тебе нужно было бы стать!
— А я им и стал, — бросил Сергей. — Актером комического амплуа! Только чуется мне, что скоро придется сменить мне трагедию на комедию!
— О чем ты? — отозвалась Фирсова, но по ее глазам было видно, что к словам Воронцова она относится куда серьезнее, нежели хочет то показать.
— А то! Я не знаю, почему тебе нравится играть со мной, но это довольно опасные игры! Зачем ты вызвала меня из комнаты тогда, в гостинице, в нашем городе? Тогда, когда я еще колебался, ехать или мне или нет? Ты вызвала меня, посмотрела, сказала два слова, и я сорвался… приехал черт знает, куда, в Москву, в центр, в предел Садового кольца, сломить башку, верррно! Зачем все это нужно было? Тебе прискучило играть со своим атлетичным мужем, да? Ты за него чрезвычайно удачно выскочила… а тут вдруг свеженький мальчик из прошлого, с которым так сладко играть в воспоминания?
Лена вырвалась и отступила на шаг. Волосы ее растрепались, она была бледна.
— Ты не должне так говорить, — холодно сказала она. — Я никогда ничем тебя не обнадеживала и ничего не обещала. Ты напрасно меня обижаешь, Сережа. А решение ехать в Москву принял ты сам.
Воронцов покачал головой.
— Я веду себя нормально, — сказал он. — Но меня все бесит. Все не так. Я не знаю что, но… но это все не так. Быть может, я был немного резок, но вот… так. Знаешь, Лена, у меня тонкая интуиция, очень тонкая. Помнишь, когда мы шли с тобой из школы в девятом классе и я сказал, что у меня горит лицо и вообще плохое предчувствие? Ты помнишь?
— Помню, — ответила она. — Тогда сгорел пятый подъезд нашего дома. Там жила половина моих подруг.
— Ну вот теперь снова. Я чу-увствую беду, Лена. Грянет гром… над головой твоей и моей.
— Не нужно так говорить, — с усилием сказала она и было дернулась, чтобы уйти, но Сергей так сильно сжал ее запястье, что Лена еле слышно вскрикнула, и ему пришлось распустить свои пальцы.
Она склонила лицо, стараясь не смотреть на него, расплетшийся локон упал на ее лоб, и Сережу вдруг залила такая волна нежности, что он испугался и за себя, и за Лену, и за весь этот мир, который отказывался впустить в себя сразу столько бурного и светлого.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Если ты не поняла, то я могу повторить: я люблю тебя точно так же, как тогда, перед армией, даже больше. И еще если ты не поняла, то я скажу… я поехал в Москву ради тебя. Может, это глупо и я ничуть не поумнел с тех пор, как ты говорила мне, будто я еще совсем юный… но пусть будет глупо.
«Это действительно глупо», — хотела было сказать Лена, но не успела, потому что Сережа Воронцов вскочил и схватил ее за плечи — она не сопротивлялась. Он притянул ее к себе и начал целовать ее губы, глаза, шею, лоб, а она стояла бледная, неподвижная, и смотрела на Сергея застывшим взглядом, в котором он так и не мог разглядеть желанного «да».
И лишь он снова поднял на нее глаза, как в коридоре прогремел мощный негодующий вопль:
— Да ты че творишь, бл…?!
Воронцов резко повернулся: Фирсов, огромный, багровый, с каменеющими скулами и вздувшимися, как узловатые веревки, жилами на могучей шее, буквально летел на него, нежданно вывернув из-за угла…
Лена оттолкнула Воронцова и прижалась к стене, повернув к мужу бледное, оцепеневшее лицо с широко распахнутыми бархатными глазами, в которых стояли слезы.
Фирсов налетел на Сережу, как вихрь; тот даже не сопротивлялся, когда Алексей наотмашь ударил его по лицу тяжелой, словно бы железной ладонью, и Воронцов отлетел к стене, тяжело ударившись о нее головой и не успев молниеносно скооординироваться, как без особого труда и чисто автоматически делал он это прежде.
— Алеша-а, не надо-о!! — метнулся испуганный крик Лены, но Фирсов, очевидно, потеряв контроль над собой, подскочил к Воронцову и ударил его ногой под ребра.
Сережу, куда более легкого, чем Фирсов, отбросило метра на два, но, вопреки ожиданию, боль не пригвоздила его к полу и не скрючила, как червяка, насаженного на рыболовный крючок.