Принц похищает невесту

Додд Кристина

Но Сорча не могла поступить иначе. Она была счастлива, когда Ренье опустился перед ней на колено и объяснился в любви: «Я тебя люблю». Сорче хотелось, чтобы он повторял эти слова снова и снова.

– Восемь лет я жил во мраке. Единственным светом для меня были воспоминания о тебе. Я вспоминал, как ты обижалась, когда я тебя дразнил, вспоминал звонкий твой смех. Твой взгляд, твою походку, вспоминал, как ты росла, превращаясь из ребенка в женщину.

– Ты думал обо мне, пока был в тюрьме?

– Не переставал думать. –

Его темные глаза сияли, наконец-то он решился рассказать ей правду. – В день нашей свадьбы я поклялся, что никогда тебе об этом не скажу, что было величайшей глупостью с моей стороны.

– Почему?

Она провела большим пальцем по его щеке, стирая пятнышко грязи.

– Потому что мое чувство к тебе оказалось таким сильным. Я боялся, что ты заставишь меня опуститься перед тобой на колени.

– Я никогда бы так не поступила!

– Знаю. – Он продолжал смотреть ей в глаза. – Но женщины требуют этого.

Жюльенна. Он говорит о Жюльенне!

– Я к их числу не отношусь.

Как он смеет сравнивать ее с Жюльенной?!

– Я знаю. Я и тогда это знал, но испугался.

Он был бледен. На лбу выступили капельки пота. Еще немного, и он потеряет сознание. Он словно прочел ее мысли.

– Позволь мне. Тебе это необходимо. Если со мной что-то случится, ты будешь королевой, и все должны знать, как я к тебе отношусь.

Теплый огонек надежды чуть остыл.

– Ты делаешь это, чтобы укрепить мое положение на тот случай, если ты умрешь?

– Отчасти.

– Думаю, ты не умрешь от раны.

Ренье покачал головой:

– Ты неправильно меня поняла. Я опустился перед тобой на колено и объяснился в любви, потому что жить не могу без тебя. Но ты не знаешь обо мне самого главного. – Он осмотрелся, медленно поднялся на ноги. – Мы можем немного пройтись?

– Конечно.

Сорча позволила ему взять ее под руку. Ее снедало любопытство. Что еще он ей хочет сказать, когда они останутся наедине?

Он увел ее от толпы, двигаясь медленно и опираясь на нее. Остановившись на опушке леса, Ренье тихо произнес:

– Мне нужно рассказать тебе о том, что произошло в темнице графа Дюбелле.

Она не знала, не сочтет ли Ренье то, что они его обсуждали, предательством, но все равно призналась:

– Марлон мне рассказал.

– Марлон не рассказал тебе самого главного, поскольку ему это было неизвестно. Это знали только я и ты.

– Я? – Ренье говорил загадками, что было совершенно ему, не свойственно. – О чем ты?

– Восемь лет я жил во мраке, холоде и сырости и на седьмой год сломался. Я унижался и умолял графа Дюбелле вернуть мне жизнь, здоровье и свободу. Бесполезно. – Губы Ренье горько скривились. – Марлон презирал меня, но это было пустяком по сравнению с тем, как я сам себя презирал. В течение всего следующего года я презирал себя с такой яростью, что мне было все равно, останусь я жив или умру. Я предал мой род, моего отца, тебя!

– Меня –

нет.

– Только потому, что я был настолько избалован и никчемен, что ты ничего от меня не ждала. Но в своих мыслях я тебя предал. Я лежал в темноте и постепенно оказался там, где страха уже не было. Когда меня вывели и избили на следующий год, граф Дюбелле не смог меня сломить. Он попытался меня убить, и когда тюремщики вернули меня в камеру, я понял, что ему это удалось. Жизнь вытекала из меня – из ран у меня на спине, но не только. Она вытекала из моей души и моего сердца.

Ренье говорил это так серьезно и наблюдал за ней так пристально, что у нее волосы зашевелились.

– Когда надежды на то, что я выживу, не осталось, тюремщики отнесли меня в камеру моих друзей. – Его голос понизился до шепота. – В темноте легко было приветствовать смерть.

– И ты умер.

Она знала об этом. Она уже слышала эту историю.

– Совершенно точно, умер. Я помню об этом все. Воздух был зловонным. Равнодушные камни смыкались вокруг меня. Ни единый звук не нарушал тишины. Некому было перевязать мои раны или прогнать мою боль. Ты помнишь, Сорча?

Да. Она это помнила. Она помнила этот сон так ясно, как в ту первую ночь, когда он к ней пришел.

– Крысиные кости служили мне постелью, а паутина – одеялом, – пробормотала Сорча.

Он продолжил:

– Где-то рядом вода собиралась в лужу, и медленная капель, которая когда-то сводила меня с ума, теперь ничего не значила. Мой мир состоял из печали и одиночества. Я понимал, что умираю, и приветствовал конец безнадежности, горя и страданий. Я прикоснулся к костлявой руке Смерти и ушел…

У Сорчи глаза были полны слез. Ей мучительно трудно было слушать его рассказ, заново переживать все вместе с ним.

Ренье сжал ее руки и посмотрел ей в глаза.

– Я увидел крест. Он светился, словно голубой уголек. Я не смог устоять. Я должен был до него дотронуться. И когда я это сделал, он меня обжег. Я понял, что крест висит на шее женщины, и с тяжелым вздохом вернулся к мучительной жизни.

Сорча видела его в том воспоминании, которое они разделили. Она сказала:

– И тут первый луч рассвета проник в мою келью, и первая чайка у меня за окном издала протяжный сладкий крик.

– Это действительно была ты, дорогая. – Он улыбнулся, и его улыбка была нежной и полной силы. Он поцеловал кончики ее пальцев. – Я знал, что это была ты.

– Да. Это была я.

Вытащив крест из-за ворота, она показала его Ренье.

– Я много лет не верил в Бога. Стоит ли уповать на Него и молиться Ему, когда Он обошелся со мной столь жестоко? Но теперь у меня есть свидетельства Божьей милости. У меня есть ты и твоя любовь, и я могу только ответно любить тебя. – Он показал ей метку, оставшуюся на обожженной ладони: – Не знаю, достаточно ли этого, но надеюсь, что да.