Принц Полуночи. Трилогия
Шрифт:
– Ментальный допрос провели? – резко оборвал его Лонгвиец.
– Так точно.
– Кто заказал Черному Моюма?
– Воевода Драганский.
– Пардус, – Барон прикрыл глаза. – Что же, интересно, они с Моюмом не поделили? Збалок, Черного освободите сразу, как только… мм, он ранен, я слышал?
– Царапины, – буркнул Збалок. – Пострадал при повторном задержании.
– Ну значит, подлечите и освободите. Можете идти.
От ментального допроса осталось ощущение деликатного
Сам попросил, в конце концов. Никто не неволил.
А прежде чем выставить за ворота, в смысле, освободить из заключения, ему даже залечили синяки, царапины и растяжения. Лонгвийские тюрьмы – самые гуманные тюрьмы в мире. Ура!
Вообще не до смеха было. Потому что ужасно хотелось жрать. То есть убивать. Безыдейно и безыскусно выбивать мозги, или с чувством, толком и расстановкой пластать жертв на тонкие мясные полоски, или сворачивать шеи, или до смерти пугать словами, или…
Тир понял, что его начинает трясти, как наркомана при абстиненции, и постарался думать о чем-нибудь другом.
О том, например, что сегодня учебный день и будут полеты. О том, что Казимира уже выпустили. О том, что в первые дни пребывания в Саэти у него тоже не было запаса посмертных даров, однако он знал, что через несколько дней получит свою дозу. Кроме того, под рукой был Казимир, живые консервы, и это помогало успокоиться.
А сейчас?!
Тир шагал по Старому городу, считал шаги, вспоминал стихи, умножал в уме четырехзначные числа – что угодно, лишь бы не думать о еде. Чертов Лонгвиец, чтоб ему, суке, самому так встрять. Не мытьем, так катаньем он вынудит убивать, после чего казнит с чистой совестью. И будет прав.
Они всегда правы. Люди, нелюди, по хрен, главное, что им можно жить, а ему – нельзя. Разве это само по себе не повод убивать их? Всегда. Везде. Как только подворачивается возможность.
Убивать, пока они не убили тебя.
Они ведь убьют…
…Он вышел прямо к «Мечникам». Едва не налетел на фон Геллета, остановился, хотел сказать что-то резкое… И малость пришел в себя.
– Извини, – пробормотал, отходя в сторону. – То есть извините.
Быть на «ты» с настоящим графом – это все-таки перебор.
Хм, а быть на «вы» с памятником?
– Убирайся, – произнес холодный, полный отвращения голос.
Тир обернулся. И отступил назад. Удивился тому, что в груди зародился глухой, совершенно нечеловеческий рык: он и не знал, что так умеет. Не хватало еще зубы оскалить и уши прижать.
Ну пес же, как есть пес. Невменяемый от страха.
Потому что увидел тигра.
Что ж, если он был собакой, то тот, кто стоял в десятке метров от него, действительно был зверем другой породы. Другого вида. Этот зверь даже обитал где-то в иной, своей собственной вселенной. И он был страшен.
Тир
Лонгвиец был не один. С ним была лошадь. Без уздечки, но оседланная… Хрена там, лошадь! Это такая же лошадь, как Тир – человек. Похожие встречались на Земле, в предгорьях Тянь-Шаня, только на Земле они были дружелюбны, и с ними можно было поговорить, а эта – такая же бешеная, как ее хозяин.
На луке седла нахохлилась хищная птица. Какой-то пернатый птеродактиль! Сверхъестественное чудище, потому что птиц таких размеров просто не бывает. Птица смотрела на Тира. И не было в ней, конечно, ничего сверхъестественного, потому что, как любое нормальное животное, эта тварь сразу исполнилась дружелюбия.
Так же как и ворон на плече барона.
А Лонгвиец Тиром уже не интересовался.
Он подошел к памятнику, положил у ног фон Геллета темно-красную розу – ворон недовольно взмахнул крыльями, но удержался на плече – и вернулся к своему коню.
– Самодовольная скотина, – громко сказал Тир.
Он был слишком занят, усмиряя свой голод, и на то, чтобы контролировать другие чувства, его уже не хватало. Поэтому понимание проволочным скребком прошлось прямо по нервам.
В этом городе, который он любил и который, казалось, отвечал ему взаимностью, он был так же неуместен, как таракан на чистой, тарелке. Так же омерзителен. И он еще думал, что Лонгвиец убьет его, если встретит?! Да Лонгвиец даже смотреть на него брезгует, не то, что убивать.
Инстинкт самосохранения не подвел. Тир знал, что ничем не рискует. Об него просто не станут пачкаться.
– Памятник самому себе, – зло бросил он в спину барона, – ты думаешь, Лонгви – твоя собственность?
Лонгвиец даже не шелохнулся, но каким-то образом вдруг оказался в двух шагах. Огромный всадник, заслонивший собой полнеба.
– Лонгви – это я, – сказал он спокойно. – А вот твоя жизнь – действительно моя собственность. Ты живешь из милости. Не забывай об этом.
Вряд ли он хотел задеть, он знал, они все тут знали, что ни гордости, ни чувства собственного достоинства, ни какой другой бесполезной ерунды у Черного нет и быть не может. Лонгвиец просто ответил на вопрос и напомнил о существующем порядке вещей.
Поддержал, мать его, беседу.
Тир ухмыльнулся. Он всего за сутки смог обесточить тюрьму для магов и способен повторить это в любой момент. Он подумал сейчас о том, что Лонгви – весь – держится только на магии. И если найти уязвимые точки, если правильно ударить, вся эта неземная красота рассыплется мертвым камнем. Достаточно на какие-то секунды отключить подачу энергии.