Принц приливов
Шрифт:
— Мы заказали столик в «Фор сизонс», — сообщила мать. — На троих.
— Хитрая бестия! Ты знала, что я поддамся на твои чары.
Мы с матерью встретились в баре отеля «Сент-Реджис». Она сидела одна. Едва я подошел и опустился рядом, она подняла голову, заметив кого-то. Я обернулся. В бар входил ее муж. Я встал, чтобы с ним поздороваться.
— Привет, Том, — улыбнулся он. — Весьма признателен, что ты согласился прийти.
— В прошлом я частенько вел себя как последний осел. Приношу вам свои извинения.
Я пожал руку своему отчиму Рису Ньюбери.
Глава 24
В конце августа 1962 года я поступил в один из колледжей Университета Южной Каролины и, не дожидаясь начала занятий, стал гонять мяч на футбольных тренировках. До меня студентов в семье Бинго не было. Рядовое событие в истории колледжа, однако монументальное в истории семьи. День моего приезда в Чарлстон совпал с первым
В первую же неделю тренер объявил мне, что с моими данными о позиции квотербека придется забыть. Он доверил мне защиту, где я играл все годы учебы, распростившись со многими своими спортивными иллюзиями. Три года подряд мне суждено было выступать во втором эшелоне, следя за вбрасываниями и ударами противников. Только в последний, выпускной год мне удалось с блеском перехватить четыре передачи, и я был включен во второй эшелон университетской сборной. Но сам я за все матчи не провел ни одной передачи и ни разу не бежал с мячом от линии розыгрыша. Мои спортивные качества были средними, а желания далеко превосходили возможности. Главное, что ценили во мне тренеры, — это неистощимость обманных маневров. Когда соперники прорывались через нашу линию защиты, я напоминал им о себе. Я смело шел на захват; мною двигала целенаправленная ярость, вполне допустимая при моих скромных физических данных. И только я знал, что эта ярость порождена страхом. Во время каждой игры я безумно боялся, хотя держал это в глубокой тайне, которую не собирался открывать миру. Я сделал страх своим преимуществом, и за четыре года он во многом помог мне разобраться в собственном характере. Да, я играл, объятый ужасом, однако ни разу не опозорился. В итоге я горячо полюбил спорт, а также себя — за умение выжимать из страха весь свой пыл, энтузиазм и даже экстаз.
До поступления в колледж я и не представлял, каким простаком и деревенщиной кажусь другим. В команде первокурсников собрались парни со всей Америки. Помню, с какой завороженностью я вслушивался в разговор четырех ребят из Нью-Йорка. Все они были моего возраста, но держались самонадеянно. Сколько важности и уверенности сквозило в каждом их слове и жесте! Мне они казались не меньшей экзотикой, чем турки, а их быстрая отрывистая речь воспринималась как чужой и отнюдь не благозвучный язык.
В первый год я был настолько захвачен новизной атмосферы колледжа и масштабностью своего превращения из парня с острова в студента, что почти ни с кем не подружился. Я старался везде поспеть, не терял бдительности, держал свои мысли при себе, вбирал в себя все и стремился развиваться, подражая парням из южных городов, вызывавшим во мне восхищение, граничащее с идолопоклонством. Уроженцы Чарлстона — будь то первокурсники или старшекурсники — ходили с величавостью королей. Я усиленно копировал элегантность их манер и раскованную утонченность и пытался демонстрировать такой же живой, подвижный ум. Моим соседом по комнате оказался чарлстонский парень Буафейе Гайар. Ему нравилось, когда его называли просто Бу. В нем сразу чувствовалась порода и унаследованные привилегии. Для меня его имя звучало названием французского блюда. Без тени хвастовства Бу поведал мне, что один из его предков-гугенотов был губернатором колонии, пока не случился мятеж французов против короля Георга [176] . Я благодарил судьбу, пославшую мне такого приятеля. Мать, узнав, что я делю комнату с человеком из рода Гайаров, просто возликовала. Сейчас-то я понимаю: сам Бу был далеко не в восторге от такого соседства, но этот парень получил слишком хорошее южное воспитание, чтобы хоть чем-то выказать свое недовольство. После первоначального шока он решил заняться моей шлифовкой и взял меня под свою опеку. Бу установил для меня единственное, но непреложное правило: никогда, ни при каких обстоятельствах не надевать что-либо из его одежды. Шкаф моего соседа был заполнен множеством великолепных костюмов на все случаи жизни — от официальных церемоний до занятий спортом. Вид моего скромного гардероба его явно ошеломил, но опять-таки Бу ничего не сказал. Лишь в его глазах мелькнуло легкое удивление, когда я с гордостью показывал темно-синюю форменную футболку, сшитую матерью ко дню окончания школы. Зато сосед обрадовался, узнав, что я играю в футбол, и спросил, не могу ли я достать для его семьи несколько билетов на матч с Клемсоном. Я тоже обрадовался и в течение всех лет учебы исправно снабжал его родных бесплатными билетами, хотя к тому времени мы с Бу уже жили в разных комнатах. Тогда я не знал, что в лице Буафейе Гайара встретил прирожденного политика особого, типично южного склада. В первую же неделю нашего знакомства Бу сообщил мне, что к сорока годам станет губернатором штата. Я не удивился, когда за два года до намеченного срока его действительно избрали губернатором. А тогда в колледже он попросил меня присматриваться к студенткам и обязательно говорить ему о подходящих кандидатурах на роль первой
176
Имеются в виду события середины XVIII в., когда французы предприняли ряд шагов, чтобы расширить и укрепить свое влияние в Северной Америке, однако потерпели поражение от войск Георга II.
Не кто иной, как Бу, заразил меня желанием вступить в одно из студенческих братств. Пока длилась суматошная неделя [177] , мы ходили с ним по разным братствам. Стоило нам оказаться в очередном шумном прокуренном помещении, как Бу сразу же исчезал, оставляя меня один на один с изысканно одетыми «греками». Все они казались мне самыми дружелюбными людьми, каких я только видел. Я проявлял одинаковую любовь ко всем братствам и их членам, однако Бу убедил меня, что моего внимания и усилий достойно только САЭ [178] . Однако я ходил на все обеды, куда приглашали первокурсников, смеялся всем шуткам и высказывал свои мнения по всем темам, какие затрагивались в разговорах.
177
Неделя (иногда две и даже три в зависимости от страны и учебного заведения), в течение которой первокурсники имеют возможность всестороннего знакомства с учебным заведением, в которое они поступили.
178
Сигма-Альфа-Эпсилон — название одного из старейших в Америке студенческих братств (по традиции все они обозначаются тремя буквами греческого алфавита — начальными буквами «тайного» девиза, состоящего из трех греческих слов). САЭ примечательно тем, что было создано в университете Алабамы в 1856 г., еще до Гражданской войны.
Когда настало время подавать прошение о приеме, я глубокомысленно почесал затылок и выбрал пять самых популярных в кампусе братств. Приглашения должны были раздаваться в тот же день, с пяти часов. На университетской почте, там, где шли ряды именных почтовых ящиков, собралась внушительная толпа студентов и студенток. Конверты не были разложены по ящикам одновременно, что еще больше подогревало атмосферу ожидания. То и дело слышались радостные возгласы. Девушек в братства не принимали; у них были свои общины. Обстановка радости захватила и меня. Затаив дыхание, я через каждые десять минут протискивался к своему ящику и заглядывал в узкую щель.
В семь вечера я по-прежнему находился в зале, поглядывая на пустой ящик и успокаивая себя тем, что, должно быть, при раздаче произошла какая-нибудь ужасная ошибка. В восемь, когда настало время закрывать почту, я все еще торчал там, расстроенный и раздраженный. Я даже не заметил подошедшего Бу.
— Я получил пять приглашений, но вступлю только в САЭ. У меня в семье все туда вступали. Идем, отпразднуем. Угощу тебя пивом.
— Мне пока нечего праздновать, Бу, — сообщил я. — Завтра раздача приглашений продолжится?
— Ни в коем случае, — засмеялся он. — Все заканчивается одним днем. Ребята бы с ума посходили, заставь их ждать до завтра.
— Я не получил ни одного приглашения, — пожаловался я.
— Неужели тебя это удивляет? — забыв о благовоспитанности, спросил Бу.
— Да, и очень сильно.
— Том, мне надо было заранее тебя предупредить, но я боялся задеть твои чувства. Ты сделался всеобщим предметом для шуток. Все тебя обсуждают.
— Почему? — не понял я.
Ты везде появляешься в одной и той же футболке. Потом кто-то узнал, что ты очень дорожишь ею, поскольку твоя мать сшила ее своими руками. Ты думал, это вызовет взрыв умиления? Кое-кому из девчонок такое нравится: вот как парень ценит мамин подарок. Но в братствах над этим только смеялись, у них еще не было такого, чтобы кто-то ходил по кампусу в одежде домашнего пошива. Возможно, на картине Нормана Рокуэлла [179] это и смотрится, но имидж братства… сам понимаешь. Послушай, тебя что, даже Деки завернули?
179
Рокуэлл Норман (1894–1978) — американский художник и иллюстратор. Известен изображением сцен жизни провинциальных городков.
— Похоже на то.
— Туда, в общем-то, берут всех. Если уж и они тебя не позвали, тогда у тебя вообще никаких шансов. Но ты не расстраивайся. В университете полно отличных ребят, которым вообще плевать на всякие членства. Пойдем лучше пива выпьем.
— Мне нужно позвонить домой.
Телефоны-автоматы находились почти рядом, у дверей почты. Я вошел в темную будку, сел и попытался собраться с мыслями. Меня переполняли боль и стыд. Я стал вспоминать свое поведение во время головокружительной череды вечеринок суматошной недели. Может, я слишком громко смеялся, употреблял не те выражения или чересчур старался понравиться? Я всегда считал, что люди мне симпатизируют. Прежде меня не особо волновало, как я выгляжу в глазах окружающих. Но в тот вечер все изменилось. Вот если бы поговорить со студентами из братств, рассказать им историю этой футболки и то, какое место она занимает в моей жизни. Возможно, они поймут и изменят свое мнение обо мне… Но даже при всей своей наивности я осознавал жалкую никчемность подобного шага. Не понимал я лишь природы сообщества, куда мечтал вступить. И тут мне вспомнилась Коллетонская лига. Как наша мать стремилась туда попасть! И к чему привели все ее лихорадочные усилия? В конце концов, я приехал в колледж не ради братства.