Принц
Шрифт:
– Кто называет тебя Сореном? В школе, я имею в виду.
Сорен слегка коснулся губами Кингсли.
– Только ты.
– А почему я?
Это был вопрос, который мучил его в течение десяти недель, начиная с той ночи изнасилования на лесной земле. Из всех мальчиков в школе, почему он? Почему Кингсли? Почему Сорен выбрал его, чтобы рассказать свои тайны, чтобы поделиться своим телом?
– Потому…, - Сорен опустил руки, чтобы удержать Кингсли за бедра. Он прислонился лбом ко лбу Кингсли, сделав два медленных вдоха.
– Потому что ты не боишься меня.
С этими словами, он отстранился
Мокрый, от собственной спермы, Кингсли вернулся в свою постель, не заботясь, даже о том, чтобы в первую очередь привести себя в порядок. Сорен подарил ему эту эрекцию и практически подарил ему оргазм. Он не хотел, смывать его так же, как не хотел принимать ванну после той ночи в лесу. Знание, что Сорен кончил внутри него, сделало все тяжелое испытание стоящим всего того страха и всей той боли.
И скоро, он пройдет его снова. Но как скоро?
Кингсли прожил следующий день, едва ли заметив что-то вокруг себя. Он прикладывал усилия, чтобы казаться здоровым и сознательным, узнающим свое окружение. Он отвечал на уроках. Он болтал с одноклассниками на обеде. Во время службы он даже вызвался почитать ежедневные чтения. Но его разум существовал исключительно для Сорена. И к вечеру он, наконец, мельком увидел его. Прогуливаясь по второму этажу библиотеки, Кингсли услышал голос Сорена. Но был ли это Сорен? Голос вроде его. Но нет. Этот голос звучал весело, ободрительно, с ноткой сухого остроумия. Он все еще мог с уверенностью сказать, что, если приплюсовать по времени, то сумма его разговоров с Сореном будет равна чуть менее одного часа. И каждая из этих бесед была переполнена напряженностью. Он остановился в коридоре и заглянул в аудиторию. Сорен стоял у доски перед классом, одетый в коричневые брюки, коричневый узорчатый жилет и белую рубашку с элегантно подвернутыми манжетами. Перед ним десяток одиннадцати - и двенадцатилеток, мямля, спрягали по-испански слово говорить.
– Yo hablo t'u hablas 'el habla nostros hablamos…
– Хорошо. Очень хорошо, - сказал Сорен, когда ученики закончили.
– Теперь давайте попробуем снова, но на этот раз громче. Говорить, пожалуйста.
– Говорить? Не hablas ingl'es?
Нервный, но искренний смех прокатился по классу. Сорен улыбнулся и кивнул. В этот раз с каким-то намеком на произношение ученики снова повторили спряжение.
– Лучше. Gracias.
В унисон класс ответил: - De nada.
Кингсли закрыл рот, чтобы заглушить угрожающий вырваться из него смех. Сорен, который пугал каждого мальчика в школе, будучи студентом, теперь, казалось, заслужил абсолютную преданность своих учеников.
Его ученики? В тот момент Кингсли сразило осознание, и он убрал руку ото рта. Он почувствовал, как дрожит, отстраняя себя от сцены в классе и оказавшись снова за ее пределами.
Тот риск, который они принимали, будучи вместе, казался довольно значительным, когда Сорен был студентом. Но сейчас Кингсли все еще был студентом, а Сорен стал учителем.
Учителем…
На свежем воздухе, Кингсли глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Его пульс замедлился, и паника прошла. Он доверял Сорену целиком и полностью. Если Сорен чувствовал, что они были в безопасности, находясь вместе, значит, так и было. Да, то, что сейчас Сорен был учителем, было плохо, неловко. Им следует стать еще более осторожными. Но все могло быть гораздо хуже.
По крайней мере, он не был священником.
Глава 20
Север
Настоящее
Кингсли обернулся и очутился лицом к лицу с улыбающимся призраком из прошлого.
– Mon Dieu, - выдохнул он, в мгновение ока узнавая стоящего перед ним человека.
– “И это обещание, которое Он дал нам, есть жизнь вечная.” 1-е от Иоанна 2:25.
Кингсли вытаращил глаза в немом изумлении. Черная ряса, белый воротник и тридцать лет не сделали это лицо неузнаваемым.
– Кристиан?
– Теперь Отец Кристиан Эллиот. Помнишь? Или ты не читаешь рассылку наших выпускников?
Кристиан и Кингсли обнялись как братья. Кристиан был первым из мальчиков в школе Святого Игнатия, который подружился с ним и единственный, кто попробовал найти его после того, как Кингсли покинул школу.
– Боюсь, я пренебрег возможностью передать мой новый адрес комитету выпускников.
Кингсли потрепал Кристиана по щеке.
– Приятно видеть тебя снова. Выглядишь ужасно.
Его старый друг от души рассмеялся и повернулся вокруг своей оси.
– Что? Тебе не нравится?
Кингсли покачал головой с отвращением.
– Да ты примкнул к Божьей армии. Как ты мог? Я принимаю это как личное оскорбление.
– Отцы в школе Святого Игнатия ставят своей целью превратить одного студента из каждого класса в иезуита. Радуйся, что это был я, а не ты.
– Им бы не удалось взять меня живым, mon fr`ere* (брат/монах).
Какое-то время они смотрели друг на друга, затем снова рассмеялись. Годы между ними, и такие разные пути, что они выбрали, исчезли в одно мгновение.
– Не могу поверить, что смотрю на Кингсли Буассонё. Честно говоря, я думал, что увижу тебя снова только на небесах.
– Там меня точно не будет.
Кингсли сверкнул своей дьявольской улыбкой.
– А ты ни капли не изменился. В отличие от меня. Это не справедливо. Я постарел на тридцать лет за тридцать лет. Почему ты нет?
– Я француз.
– Конечно. Я уже и забыл. Я видел Стернса... отца Стернса несколько лет назад. Он сохранился даже лучше, чем ты.
Кристиан благодушно улыбнулся. Кинг понимал, что тот пытался подцепить его, упоминая о Сорене. Священники никогда не прекращали свои игры разума. Не то, чтобы он возражал. Это было одним из их лучших качеств.