Принцесса Баальбека
Шрифт:
– Отказываемся, – в один голос ответили Вульф и Розамунда.
Султан наклонил голову; казалось, он не ожидал другого ответа и огляделся кругом, как все думали, для того, чтобы призвать палачей. Но он только сказал предводителю мамелюков:
– Раздели их, возьми под стражу и охраняй, пока я не прикажу убить. Ты отвечаешь жизнью за них. Накормить и напоить их, не делать им никакого зла, пока я не прикажу.
Мамелюк поклонился и подошел со своим отрядом. В последнюю минуту Розамунда спросила его:
– Скажите мне, мой друг, что сталось с Масудой?
– Она умерла за вас; отыщете ее там, за городом, –
– А что с Годвином, моим братом? – вскрикнул Вульф.
Но ему не ответили.
Розамунда повернулась и, протянув руки к Вульфу, упала ему на грудь. И тут в присутствии бесчисленной армии они обменялись поцелуем жениха и невесты и вместе с тем поцелуем прощания. Ни он, ни она не сказали ни слова, только, уходя, Розамунда подняла руку и указала на небо.
И ропот прошел по толпе, все, как один человек, повторяли одно слово:
– Пощады!
Но Саладин не двигался, не сделал знака, и их увели в различные тюрьмы.
В числе многих тысяч, смотревших на эту странную и потрясающую сцену, были два человека в длинных одеяниях – Годвин и епископ Эгберт. Годвин трижды старался подойти к трону, но воины, стоявшие кругом него, получили особые приказания; они не позволяли ему ни шевельнуться, ни заговорить. Когда Розамунда проходила мимо него, он хотел приблизиться к ней, но они схватили и удержали. Однако Годвин успел закричать:
– Да будет благословение неба на тебе, святая Божия, на тебе и на твоем верном рыцаре.
Розамунда узнала звук этого голоса и оглянулась, но не увидела д'Арси, потому что кругом нее столпилась стража. И она пошла, спрашивая себя, донесся ли до нее голос Годвина, или прозвучало благословение ангела, или с ней просто заговорил один из франкских пленных.
Годвин ломал руки, епископ старался поддержать его, говоря, чтобы он не печалился, потому что Розамунда и Вульф избрали смерть славную и более желанную, чем тысячи жизней.
– Да, да, – сказал Годвин, – я хотел бы быть с ними.
– Их дело окончено, ваше – нет, – кротко сказал епископ. – Пойдемте в нашу палатку и станем на колени. Бог могущественнее султана, и, может быть, Он спасет их. Если на заре завтра они будут еще живы, мы постараемся добиться аудиенции у Саладина, чтобы попросить за осужденных на смерть.
Они вошли в палатку и молились, как жители Иерусалима молились за своими полуразрушенными стенами, прося Господа смягчить сердце Саладина. Вот полы палатки раздвинулись, и перед коленопреклоненными священниками остановился эмир.
– Встаньте, – сказал он, – и оба идите за мной. Султан приказал вам явиться к чему.
Эгберта и Годвина провели в спальню султана, и стража закрыла за ними полы шатра. На шелковом ложе полулежал Саладин, и свет лампы освещал его бронзовое – задумчивое лицо.
– Я послал за вами, франки, – сказал он, – чтобы вы передали мои слова Балиану Ибелинскому и гражданам Иерусалима. Вот что я говорю: пусть святой город завтра сдастся, и все его жители признают себя моими пленниками. Я дам им возможность в течение сорока дней внести выкуп, и в это время никому из них не будет сделано вреда. Каждый мужчина, который внесет за себя десять золотых, освободится, две женщины или десять детей будут считаться за одного мужчину и вносить такую же плату. Семь тысяч бедных будут отпущены с платой
– Благословляем вас за эту милость, – сказал епископ Эгберт, – и повинуемся. Но скажите нам, султан, что нам делать дальше? Вернуться в лагерь с Балианом?
– Если он примет мои условия, нет, потому что в Иерусалиме вас ждет безопасность, и я без выкупа отпускаю вас на свободу.
– Султан, – сказал Годвин, – позвольте мне перед уходом проститься с моим братом и с моей двоюродной сестрой Розамундой.
– Чтобы в третий раз задумать бегство? – сказал Саладин. – Нет, оставайтесь в Иерусалиме и ждите моего слова. Вы встретите их только в последнюю минуту.
– Султан, – просил Годвин, – пощадите их, потому что они поступили благородно. Ужасно, что они умрут; ведь они любят друг друга, и они так молоды, красивы и отважны.
– Да, – ответил Саладин, – их поступок благороден; я никогда не видывал ничего более высокого. Ну, тем вернее они попадут на небо, только поклонники креста могут войти в рай. Довольно; их судьба решена, и я не могу изменить моих намерений; вы до последней минуты не увидите их, как я уже сказал. Но, если хотите, в письме проститесь с ними и пошлите это письмо с посольством; оно будет передано им. Теперь идите, более великие вопросы стоят перед нами. Вас ждут воины.
Через час они стояли перед Балианом, передавая ему слова Саладина; выслушав их, он поднялся и благословил имя Розамунды. Пока Балиан сзывал своих советников и приказывал слугам седлать лошадей, Годвин отыскал перо и пергамент и наскоро написал:
«Вульфу, моему брату, и Розамунде, моей двоюродной сестре и его невесте. Я жив, хотя чуть не умер подле мертвой Масуды. Да упокоит Иисус ее благородную и любимую мной душу! Саладин не позволил мне повидаться с вами, обещав, впрочем, что я увижу вас в последнюю минуту; итак, ждите меня тогда. Я все еще осмеливаюсь надеяться, что Господь изменит сердце султана и спасет вас. В таком случае я вас прошу как можно скорее обвенчаться и вернуться в Англию; если я останусь в живых, я надеюсь со временем навестить вас. До тех пор не старайтесь отыскать меня; мне временно хочется жить одиноко. Но если суждено другое, тогда, очистясь от грехов, я постараюсь найти среди святых вас, которые за свое благородное деяние, конечно, получили милость Божию.
К султану едет посольство. Больше писать у меня нет времени, хотя я желал бы сказать еще многое. Прощайте. Годвин».
Условия Саладина были приняты; радуясь спасению, но и оплакивая падение святого города, снова попавшего в руки мусульман, население Иерусалима готовились уйти и переселиться в другие места. Большой золотой крест сорвали с мечети Эль-Акса, и на каждой стене развевалось желтое знамя Саладина. Все, имевшие средства, заплатили выкуп; неимущие занимали деньги, а не получив их, с отчаянием отдавались в рабство.