Принцесса Екатерина Валуа. Откровения кормилицы
Шрифт:
Приблизительно в это же время по некоторым признакам я поняла, что тоже затяжелела. По общему убеждению, кормление младенца препятствует зачатию следующего, но для меня примета не подтвердилась. Матушка, конечно, приписала это заботам святой Моники, а Жан-Мишель хвастал перед приятелями-конюхами, что даже кормление принцессы ему не помеха.
Мадам Лабонн ничего не говорила, пока мое состояние не стало очевидно.
– Екатерину пора отнимать от груди, – наконец объявила она. – Ты можешь уйти перед Рождеством.
Вспомнив мрачные дни предыдущего Рождества, я спешно заверила ее, что раз мой ребенок не появится до весны, я смогу задержаться
Не задаваясь вопросами об отцовстве последнего отпрыска, король обрадовался еще одному сыну и настоял, чтобы того окрестили Карлом. Очевидно, короля не беспокоил тот факт, что оба предыдущих принца с таким именем умерли во младенчестве. Как и все его братья и сестры, новый Карл выскочил на глазах у всех из королевской утробы, крестился в шелках с жемчугами и был спроважен в детскую, подальше от родительского внимания. Мадам Лабонн, строго блюдя свой интерес, снова наняла в кормилицы женщину низкого рода – безучастную, безвольную и покорную особу. Она не проявляла интереса к старшим детям и вообще ничего не делала, кроме как давала младенцу грудь и шушукалась с ослицами. А я так надеялась, что в детской появится женщина, способная позаботиться о Катрин, когда меня не будет рядом!
Маленькая принцесса уже уверенно топала пухлыми ножками, и я не могла налюбоваться на этот комочек энергии, который, смеясь и лопоча, весь день путался в моих юбках. Я не представляла себе жизни без нее, но выбора не было, и поэтому одним прекрасным весенним днем, выдавив из себя веселый смешок и запечатлев последний поцелуй на нежной щечке, я оставила Катрин с ее любимой игрушкой – одной из моих старых кукол. Выйдя из детской, я совершенно ослепла от слез, и Жан-Мишелю пришлось вести меня до дома.
Месяцем позже у меня появилось утешение. Родилась моя собственная девочка, и она, благодарение Святой Деве, дышала, сосала и орала с немалым воодушевлением. Мы назвали ее Алисией, в честь матери Жан-Мишеля, которая, сама вырастив только мальчишек, безмерно обожала внучку. Конечно, я любила малышку, но, хотя и заботилась о ней так же усердно, как о Екатерине, признаюсь, я никогда не впустила ее в те сокровенные уголки души, где властвовал мой бедный августейший подкидыш.
Наверное, многим я покажусь плохой матерью, однако у Алисии был отец, который души в ней не чаял, и две обожающие ее бабушки. Она не нуждалась во мне так же сильно, как Екатерина. Когда лето закончилось и дни пошли на убыль, я вернулась мыслями к моему выкормышу. Одевая Алисию или укладывая девочку в колыбель, я гадала, кто ухаживает за Катрин. Играют ли с ней, поют ли ей колыбельные? Расчесывают ли ей волосы? Рассказывают ли сказки? Я видела ее личико в снах, слышала ее смех в шуме ветерка, а звук ее неуверенных шажков преследовал меня повсюду.
Никто не
С пересохшим от волнения ртом я приблизилась к стражникам детской башни. Что, если они не узнают меня, не примут подкупа сдобными пирогами и звонкой монетой? К счастью, мои опасения не подтвердились. Я тихо вошла в знакомую комнату на верхнем этаже башни. Как переменилась моя Катрин! Из упитанной, веселой малышки она превратилась в изможденную девочку с тусклыми глазами, спутанными кудрями и печальным лицом. Увидев меня, она тотчас спрыгнула с лавки в нише у окна, где играла с моей старой куклой, и подбежала ко мне, звонким голоском крича: «Метта! Метта! Моя Метта!»
Сердце у меня так и сжалось. Она влетела в мои объятия и обхватила за шею. Невероятно! Она запомнила мое имя? Но как? Ведь малышка едва лепетала, когда я покинула детскую, и никто другой, конечно же, не стал бы рассказывать ей обо мне. Однако же мое имя легко слетало у нее с языка. Слезы потекли у меня по щекам, я опустилась на лавку и обняла малышку, шепча нежные слова в немытое маленькое ушко.
Из восторженного состояния меня вывел знакомый голос, произнесший с нескрываемым ехидством: «Какое трогательное зрелище!» Мадам Лабонн сидела за конторкой рядом с Мишель. Мое появление, похоже, прервало урок латыни. Гувернантка встала и с обычным неодобрительным выражением на лице подошла к нам.
– Ты потеряла еще одного ребенка, Гильометта? Весьма неосторожно с твоей стороны.
Я встала, улыбнулась Мишель и ласково опустила на пол Екатерину, которая тут же цепко ухватилась за мою юбку. Трудно было сдержать гнев при этом бессердечном вопросе, но я понимала, что придется, если я хочу здесь остаться.
– Нет, мадам, за моей дочерью присматривают бабушки. Ее назвали Алисией. – Я повернулась к Мишель: – Рада, что вы все еще здесь, мадемуазель.
Мы с принцессой обменялись понимающими взглядами. За время моего отсутствия она подросла, хотя, похоже, никто, кроме меня, этого не замечал. Ее лиф трещал по швам, а край юбки не закрывал тонких лодыжек.
– Мы все пока здесь, Метта, – ответила Мишель. – А Луи и Жан теперь занимаются с наставником.
– И ваш урок не должен долее прерываться, – назидательно проговорила мадам Лабонн, продолжая сверлить меня высокомерным взглядом. – Гильометта, посиди с Екатериной, только не шумите. – Она благосклонно указала на оконную нишу, где я играла с детьми в прошлом. – Принцесса, прошу вас, продолжим чтение.
Послушная Мишель обратила взгляд на страницу толстой книги в кожаном переплете, а я взяла Катрин за руку и с радостью удалилась в другой конец комнаты. Там, в глубокой нише в два окна, нас почти не было видно.
Почти, да не совсем. Следующий час мадам Лабонн сидела с непроницаемым лицом, вполуха слушая робкое чтение Мишель и раздумывая над тем, что сулит ей мое появление. Как я узнала позже, одна из ослиц сбежала с любовником, и мое возвращение стало для гувернантки даром небес.
По окончании урока она подошла к нам. Екатерина поспешно спряталась за мои юбки. У меня сжалось сердце.
– Младшим детям требуется нянька, Гильометта. Можешь начать прямо сейчас. Конечно, тебе будут платить меньше, чем кормилице. Три су в неделю. Соглашайся или уходи.