Принцесса и мальчишки
Шрифт:
— Истопник нашел какой-то кошелек. Твой? Если нет, мне надо тут же вернуть его.
— Да, мой. Покажи! — Эва была скорее удивлена, чем обрадована. Она быстро открыла кошелек.
— Сто злотых на месте. А письма того нет! Паук, где письмо? — почти крикнула она.
— А почему Паук должен знать, почтальон он, что ли? — снова попытался сострить Джюрджала, и в классе засмеялись.
А я впервые был благодарен им за то, что они смеются над Пауком. И смеялся вместе с ними.
— Если кошелек твой и деньги на месте, тогда все в порядке! — сказала пани Вонторская и взглянула на часы.
— Но… — начала
— Не морочь мне голову! И так из-за тебя пол-урока пропало. Садись. — Руководительница явно по горло сыта была этой историей.
И тогда из дальнего конца класса снова отозвался Викарек.
— Очень хорошо! — сказал он громко. — Отлично!
— Викарек! Прекрати сию же минуту! — крикнула окончательно выведенная из себя пани Вонторская.
А Викарек встал и нагло, как только он умел, усмехнулся:
— Простите. Я только хотел сказать: это хорошо, что Паук нашел деньги. Разве нет?
Я вернулся за парту, открыл тетрадь с конспектами. И как ни в чем не бывало, абсолютно так, как это сделал бы Паук, которого ничего ведь, кроме уроков, не интересовало в классе, сказал:
— Может, я напомню, что мы проходили по истории на последнем уроке?
Удалось, Анку я выручил. Выиграл. Только теперь я мог взглянуть на нее. И, пожалуй, никогда еще не чувствовал себя таким счастливым, как в эту минуту.
В классе было совершенно тихо — как после бури. Урок шел, как обычно. Викарек, рядом с которым я сидел, написал на листочке: «Косинскому я вчера вечером врезал: он кидался снежками в мою сестру. Так что порядок».
Я кивнул. Класс наш показался мне вдруг лучшим местом под солнцем. Даже Джюрджала при ближайшем рассмотрении парень что надо. Глупый, правда, зато веселый.
Только Эва Винклер уже не та Эва — единственная девочка, которая мне нравилась. И Анка уже не пустое место. Отсюда, с парты Викарека, я отчетливо вижу ее. Она сидит с Каминской, склонилась над тетрадью, пишет. Но мне кажется, я вижу ее лицо. Она улыбается.
Зима была долгая и морозная. Но даже самая долгая зима однажды начинает понимать, что никому она уже не нужна, — делается серой, снег обращает в грязь и, потеряв к себе уважение, окончательно расхолаживается. Тогда люди говорят, что пришла весна, и никто уж не думает о зиме — зачем вспоминать плохое?
Черти унесли Паука.
Я теперь все чаще находил повод говорить с Анкой. Мы не вспоминали о случае с письмом. Она ни разу не сказала мне: «Спасибо, Ярек, что ты помог мне».
И это очень хорошо. Потому что, быть может, это я должен сказать ей: «Спасибо, Анка, что ты помогла мне».
Но однажды, когда мы вместе возвращались из школы раньше обычного после какой-то конференции, мне вспомнилась история с письмом. Не удержавшись, я сказал:
— Знаешь? Я ведь тогда даже не прочел его. Зачем ты написала это письмо? Что ты тогда ему написала?
— Кому? — удивилась она.
— Ну… ты же знаешь, я говорю о том письме к Косинскому.
Анка так резко остановилась, что я даже испугался. Ну вот, не надо было вспоминать, теперь обидится. И зачем я напомнил ей о пережитом?
Анка долго
— Ярек! Так ты, выходит, не прочитал моей записки там, за партой? Ее не тебе передали? Ведь Косинский стоял у доски.
— Я положил листок на его тетрадь, и оттуда забрала его Эва. Ты же знаешь об этом.
И тут Анка улыбнулась. Лицо ее озарилось улыбкой, которая словно бы пришла к ней откуда-то извне, издалека.
— Ты глупыш… — тихо сказала она. — Ярек, ты в самом деле не знал? Ничего? Зачем же ты тогда выручал меня? Ой, Ярек, Ярек! Ты вообще не читал моей записки? И до сих пор ничего не знаешь? Так послушай же, я помню ее наизусть: «Скажи, зачем ты притворяешься, будто не замечаешь меня? Почему никогда не говоришь со мной? Словно нет меня в классе. Что я тебе сделала? Почему ты такой?» Слышишь? Ведь это письмо, Ярек, адресовано было тебе! Разве стала бы я писать Косинскому? Ты не обращал на меня внимания, я не понимала почему, вот и написала письмо, так как стыдилась прямо сказать тебе об этом. Ну не смешно ли? Письмо не дошло до адресата.
Я не сумею выразить словами, какое чувство тогда испытал. Ой, Анка! Выходит, история с письмом была последней местью Паука! Тебе и мне? Ты совсем забыла, что именно ты первая когда-то назвала меня Пауком, что ты этого Паука навязала мне. А может, не ты вовсе? Может, он скрыто сидел во мне еще раньше, а ты только назвала его случайно, наградив меня прозвищем? Но его уже нет во мне. Так какой смысл теперь ворошить все это? Черти унесли Паука!
Я так и не сказал ей ни слова.
Анка отвернулась и побежала к дому. А я постоял еще минуту, улыбаясь. Ей.
МУЖСКОЙ РАЗГОВОР
Перевод А. Ляуэр
Слышь, пацан! Поди-ка сюда… Ты, конечно, кто же еще? Куда пошел? Стоять! Чего ты задергался? Не боишься? Молодец! Вот и не бойся. Иди сюда. Да не съем я тебя, не съем. А ты упрямый, однако… Ну, хорошо, давай я. Тут, значит, вот какое дело… Чего это трамвая долго нет? А, придет, куда он денется! Да, что я хотел-то… Гроза будет, как думаешь? Ну, чего мы стоим, давай здесь и сядем, вот сюда, на скамеечку. Ты гляди, какой нынче народ пошел: стоит добро, никому не требуется. Правильно, народ здесь честный, а лавочку прибрать — охотник найдется. Ладно, садись. Эх, хороша лавочка!..
Смешно? Ну посмейся, посмейся. Надоест — поговорим. Как о чем? Найдем о чем, мало ли… Что ты на забор-то уставился? Забор здесь ни при чем. Стоит себе заборчик — и пусть стоит. А ты небось думаешь: хоп на заборчик — и тама. Не-ет, дружок, тут прыгуны были будь здоров до тебя. Допрыгались… Не понимаешь, о чем говорю? Ну что ж… Когда-нибудь все поймешь, какие твои годы… Иной раз так подопрет, что из своей собственной шкуры не знаешь куда деться…
Смотри-ка, все у нас наладилось: сидим, беседуем о том о сем. И вроде парень как парень. Не задираешься. Давно бы так… Чего я от тебя хочу? Да ничего не хочу. Душно вот… Слышь, а может, трамвай здесь теперь не ходит? Шучу… Да не-ет, из какой я милиции?.. Я здесь так, случайно.