Принцесса Клевская (сборник)
Шрифт:
Альфонс тем не менее настойчиво продолжал убеждать Консалва в беспочвенности его беспокойства, и в какой-то степени ему это удалось, а вид Заиды, которую они встретили, отправляясь на прогулку, окончательно успокоил влюбленного: она увидела их издалека и пошла к ним навстречу, излучая столько доброты и нежности, что Консалв тут же забыл о всех своих невзгодах.
Однако время отплытия корабля из Таррагона в Африку неумолимо приближалось, порождая в сердце Консалва новую, еще более мучительную боль. Мысль о неизбежной разлуке была ему невыносима. Понимая, что любая попытка удержать Заиду была бы жестокой несправедливостью, он тем не менее направил весь свой ум и волю на то, чтобы помешать ее отъезду.
– Что же мне делать? – обращался он к Альфонсу, ища у него поддержки и сочувствия. – Я потеряю Заиду навсегда. Меня ждет разлука без всякой надежды вновь увидеть ее. В какой части света мне ее искать? Она собирается плыть в Африку, но она не африканка, и я даже не знаю, под каким небом она родилась. Я последую за ней, хотя
Делясь с Альфонсом душевной болью, Консалв распалял себя и укреплялся в своем решении, оставаясь глухим к увещеваниям друга. В создавшемся положении он особенно остро чувствовал свою беспомощность, невозможность объясниться с Заидой на родном ей языке. В его памяти вдруг всплыло письмо, которое она писала, и он припомнил, что буквы походили на греческие. Он не был полностью в этом уверен, и желание убедиться навело его на мысль отправиться в Таррагону и поискать человека, говорящего по-гречески. Консалв и раньше неоднократно посылал туда слуг Альфонса, но выбранные наугад толмачи не смогли помочь делу. На этот раз он решил ехать сам, несмотря на опасения быть узнанным в большом городе. Не хотелось ему и покидать Заиду. Но надежда на то, что он сможет наконец-то понять ее, пересилила все страхи и сомнения. Объяснив ей знаками причину отъезда и по возможности изменив внешность, Консалв отправился в Таррагону. Бродя по улицам, куда чаще всего наведывались иностранцы, он затратил немало сил и времени, прежде чем нашел то, что искал. Один из многих опрошенных им иностранцев сказал ему на ломаном испанском языке, что приехал с Ионических островов. Консалв попросил его произнести несколько греческих слов и, к неописуемой радости, понял, что это тот самый язык, на котором Заида говорила с Фелимой. На счастье, особых дел у грека в Таррагоне не было, и он принял приглашение взять на себя роль переводчика, поразившись размерами полученного за свое согласие вознаграждения. Они покинули город на рассвете следующего дня, и Консалв был рад своей удаче больше, чем если бы его голову украсили королевской короной.
В пути Консалв выучил несколько греческих слов, и прежде всего: «Я вас люблю». Уже сама мысль о том, что он скажет эти слова Заиде и она поймет их смысл, убеждали его в близости конца всех его несчастий. Добравшись до дома и увидев Альфонса, Консалв не замедлил поделиться с ним своей радостью и тут же спросил, где Заида. Альфонс ответил, что она ушла к морю и он давно ее не видел. Увлекая за собой грека, Консалв бросился к скалам, где Заида чаще всего проводила время, и, не найдя ее там, был крайне удивлен. Он стал искать повсюду и даже сходил на пристань, куда она также порой наведывалась. Не обнаружив ее, он вернулся к дому и пробежался по лесу – девушки нигде не было. Он послал на ее поиски слуг, которые также вернулись ни с чем. Его охватило недоброе предчувствие. Наступила ночь – поиски не прекращались. Консалв был в отчаянии. Ему казалось, что с ней случилось что-то ужасное, и он проклинал себя за то, что оставил ее одну. Всю ночь с факелами в руках Консалв, Альфонс, вся прислуга осматривали окрестности, заходили в рыбацкие хижины, расспрашивая, не видел ли кто Заиду. Все было тщетно. Наконец под утро две женщины, возвращавшиеся с места ночевки, сообщили им, что издалека видели Заиду и Фелиму на берегу моря, и рассказали, как к берегу причалила большая лодка, из которой высадилось несколько человек, как девушки сначала хотели удалиться, но потом, когда их окликнули, вернулись и после долгой и оживленной беседы сели в лодку и отплыли, причем, судя по их жестам и восклицаниям, вполне довольные.
Лицо Консалва покрылось смертельной бледностью. Глядя на него, Альфонс не решился произнести ни слова в утешение. Когда остальные участники поисков удалились, Консалв заговорил первым.
– Это конец, – голос его дрожал, – я окончательно потерял Заиду. Я потерял ее в тот самый момент, когда появилась надежда объясниться с ней. Ее отнял у меня тот, кого она оплакивала. Это подтверждается рассказом женщин. Судьба и здесь оказалась ко мне безжалостной, открыв мне тайну, которая лишь усугубляет мои страдания. Я потерял ее навсегда – она вернулась к своему возлюбленному. Теперь уже нет никаких сомнений, что письмо, за которым я застал ее, она писала ему, сообщая о месте своего пребывания. Это выше моих сил! – Консалв почти перешел на крик. – Мне одному выпало столько несчастий, сколько хватило бы на дюжину страдальцев. Это невыносимо! Неужели я от всего отказался только ради того, чтобы в этой глуши взвалить на себя еще больше мук и страданий, чем при дворе? Поверьте, Альфонс, потеря Заиды причиняет мне в тысячу раз больше горя, чем все мои прежние невзгоды, вместе взятые. Я не могу смириться с мыслью, что больше никогда ее не увижу. Если бы мне было известно, нравлюсь я ей или безразличен, я бы легче перенес свою боль, так как знал бы, как поступить. Если Заида неравнодушна ко мне, я не имею права ее забыть и должен посвятить остаток своих дней тому, чтобы избороздить весь мир и найти ее. Если она любит другого, мне не остается ничего, как
Альфонс хранил молчание, не находя, что сказать другу в утешение. Наконец он решился посоветовать ему не принимать поспешных решений, противопоставить несчастью благоразумие и прежде всего отдохнуть и успокоиться. Уйдя к себе, Консалв тут же пригласил толмача и попросил его объяснить смысл слов, которые он слышал от Заиды и запомнил. Грек перевел несколько слов, в том числе те, которые Заида часто произносила в разговоре с Фелимой, глядя при этом на Консалва. Из объяснений толмача Консалв понял, что не ошибся: Заида действительно говорила о сходстве, и он ни на минуту не усомнился, что речь шла о его сходстве с ее возлюбленным. Уже не думая ни о чем другом, он послал за женщинами, которые были свидетельницами отплытия прекрасной чужестранки, желая расспросить их, не было ли среди высадившихся на берег мужчин кого-нибудь, кто походил бы на него. Женщины не смогли удовлетворить любопытство Консалва, сказав, что находились слишком далеко, но видели, как Заида обняла одного из них. Услышав это, Консалв испытал такое отчаяние, что поклялся найти Заиду и на ее глазах убить счастливого соперника. Узнав о решении друга, Альфонс постарался объяснить ему, что это и невозможно, и несправедливо, так как у него нет на Заиду никаких прав, что она была обручена еще до того, как повстречалась с ним, а возможно даже, это ее муж, и что ему неизвестно, где искать Заиду, но если бы он и нашел ее, то наверняка в стране, где его соперник обладает и силой, и властью, достаточными, чтобы помешать ему осуществить свои гневные замыслы.
– Что же мне остается делать? – вскипел Консалв. – Неужели вы полагаете, что я должен сидеть сложа руки!
– Я полагаю, – спокойно ответил Альфонс, – что вы должны найти в себе силы пережить удар, который судьба нанесла вашей любви к Заиде, как вы перенесли измену и коварство друзей.
– Мне столько довелось пережить, что на новые страдания у меня просто нет сил. Я должен найти Заиду, увидеть ее, убедиться, что она любит другого, и умереть у ее ног. – На какой-то миг Консалв замолк и вдруг резко изменил свое решение. – Нет, я не должен ее искать после того, как она со мной обошлась. Мое к ней уважение и моя любовь обязывали ее хотя бы предупредить меня о своем отъезде – простая признательность за мое доброе отношение должна была подсказать ей это. Но она покинула меня, даже не попрощавшись. Я не только был ей безразличен – она презирала меня. Я был слепцом и не видел, что мое присутствие ей в тягость. Я должен выбросить из головы безумные мысли. Альфонс, вы были правы. Нет, Заида, я не буду искать вас. Я оставляю вас в покое. Мне не на что больше надеяться и остается покорно ждать конца моей постылой жизни.
Излив другу свое отчаяние, Консалв несколько успокоился, но его опечаленный вид вызывал жалость. Последующие дни он провел, бродя по тем местам, где гулял с прекрасной незнакомкой, постоянно ощущая рядом ее присутствие. Толмача он попросил остаться и принялся за изучение греческого языка, но не потому, что надеялся когда-нибудь вновь повстречать Заиду, а потому, что испытывал легкую щемящую грусть, мысленно разговаривая с ней на понятном ей языке. За короткое время он выучил то, на что другим понадобились бы годы, и, когда занятия прекратились, оборвалась последняя ниточка, которая связывала его с Заидой. Образовавшуюся пустоту вновь заполнили тягостные раздумья.
Консалв скорбел о жестокости судьбы, обрушившей на него столько горя в Леоне и пожелавшей подвергнуть еще более тягостным испытаниям, отняв самого дорогого человека, ради которого он не раздумывая пожертвовал бы всем, что у него когда-то имелось, – славой, состоянием, друзьями. Сравнивая свое настоящее с прошлым, он вспомнил об обещании, которое дал дону Олмонду – писать ему о своем житии. И хотя все его помыслы были обращены к Заиде, Консалв счел своей обязанностью уделить время человеку, который с дружеским бескорыстием откликнулся на его беду. Опасаясь, как бы их переписка не попала в чужие руки, он просил дона Олмонда писать ему на Таррагону, которая находится недалеко от его убежища, и сообщал, что в жизни довольствуется малым, не таит злобы против дона Гарсии, не питает ненависти к дону Рамиресу, не испытывает ничего, кроме равнодушия, к Нунье Белле, но чувствует себя еще более несчастным и одиноким, чем до отъезда из Леона.
Альфонс, видя состояние Консалва, всячески заботился о нем, не спускал с него глаз и старался, как только мог, облегчить страдания друга.
– Заида покинула вас, – как-то обратился к нему Альфонс, – но в этом нет ни доли вашей вины, и, как бы вы себя ни истязали, судьба избавила вас от еще больших мук. Вы не знаете, что такое нести крест своей собственной вины. Я обречен нести этот крест вечно. Если вас хоть немного утешит сознание того, что на вас могло обрушиться еще большее горе, я могу рассказать вам историю своей жизни, как бы ни тяжелы были для меня воспоминания.