Принцесса Конде
Шрифт:
« – Мари, ты уронила веер!
— Ах, какая досада! Эй, мальчик, ты не подашь мне вон ту штуку?»
– Андре, вы меня не слушаете!
– Извините, ваше преосвященство, я задумался…
– Я спросил, какой материал выписали для нового корпуса.
– Светлый известняк. Это дешево и долговечно. Корпус защищен от ветра с трех сторон. По фасаду пустим три кирпичные вставки.
– Одобряю ваше решение.
И снова скрип снега под копытами коня.
Он думал, что все забыто и умерло. Умерло восемь лет назад,
Тоненькая девочка со стыдливым румянцем была невероятным образом похожа на ту, другую… Разве что у прекрасной Мари румянец был совсем иным. Мари была смелой и дерзкой.
Для мальчишки, каким Андре тогда был, – более чем опасное сочетание. Смелость, дерзость, ослепительная красота. Интересно, а теперь бы он поддался ее чарам? Или ему приятнее думать о том, что другая красавица с бирюзовыми глазами только что улыбнулась ему и помахала рукой на прощание?
– Андре, вы опять задумались?
– Что, ваше преосвященство?
– Я говорю, что вы опять слишком глубоко погрузились в свои мысли.
– Я обдумываю тему вечерней проповеди…
– Не поздновато ли для раздумий? – де Билодо добродушно смеялся.
– Я совсем было выбрал тему, но… теперь решил изменить.
– На что?
– Буду говорить о любви.
Задумчивый кивок в ответ.
– Чтобы говорить о любви, надо самому иметь ее в сердце… Вы любите кого-нибудь, Андре?
– Да. Иисуса.
– Вам довольно этого?
– Вполне…
– В таком случае вы счастливый человек, Андре…
«Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание, и крепкую веру, так что могу и горы сдвигать, а не имею любви, – то я ничто», – думал Андре.
Любовь к Богу была привычкой, не более. Андре давно потерял способность молиться горячо и долго, как то бывало раньше.
Но сейчас ему почему-то хотелось воздеть руки к небу и закричать во весь голос: «Слава тебе, Господь!»
Что-то неземное было в той девушке, которую он сегодня увидел. Белокурый ангел со стыдливым румянцем на щеках. И белый снег кругом. И белая тонконогая лошадь.
Подавив тяжелый вздох, Андре спросил:
– Я свободен, ваше преосвященство?
– Да, Андре. Поезжайте готовиться. У вас очень трудная тема для проповеди… Я помолюсь за то, чтобы Господь вложил в ваше сердце нужные слова…
15
Затруднения шевалье де Фобера
В то время как Анна-Женевьева наслаждалась отдыхом и воображала себя участницей политического заговора, ничего при этом не делая (вот забавно-то!), господин де Фобер пытался разобраться в том, что происходит при дворе.
Итак, у него имелась целая компания заговорщиков, которые вознамерились поймать с поличным королеву и кардинала. Задача сложная, почти невыполнимая, учитывая то, что Эме не располагал и малой толикой той информации, какая, несомненно, имелась у заговорщиков. Но как добыть недостающие сведения? Вряд ли Мазарини станет откровенничать со
Еще Эме беспокоила бумага. Та самая бумага, о которой поведала ему наивная герцогиня де Лонгвиль. А может быть, и не столь наивная, как полагал шевалье де Фобер: чужими руками всегда проще жар загребать. Гастон Орлеанский отрекся от прав на престолонаследие – ну не дурак ли? Конде небось локти себе кусает. Если эта бумага отыщется, то доставит кучке заговорщиков массу неприятностей. Знает ли кардинал о том, что происходит у него под носом? Знает ли о бумаге? Эме очень хотелось выведать это. Скажет ему Мазарини правду или солжет?
Пока что лейтенанту не хватало сведений, чтобы вывести заговорщиков на чистую воду. Больно уж тонкой была ниточка, ведущая к герцогу де Лонгвиль. Даже свидетельства его жены будет недостаточно, чтобы убедить скептика Джулио прекратить тайные свидания с королевой. И что сказано в записке? Ничего особенного.
Поэтому после разговора с Анной, привезшей записку, Эме целую неделю провел в относительном бездействии. Правда, каждый день он под видом кукольника появлялся на базарной площади, однако кареты без гербов там больше не останавливались и никакие незнакомцы не подходили к нему с секретными поручениями. Пришлось признать, что план его провалился и заговорщики наверняка нашли другой способ передавать послания. Скорее всего они знали покойного Жерома в лицо и, завидев на его месте нового кукольника, не спешили подходить. Лейтенант де Фобер слегка приуныл. Следовало явиться с докладом к Мазарини, а сведений кот наплакал.
Аудиенцию назначили на девять утра: в этот ранний час кардинал принимал только особых посетителей, и в приемной почти не было народу. Чуть позже здесь собиралась целая толпа.
Войдя в кабинет, Фобер сразу заметил, что кардинал выглядит несколько более удрученным, чем тогда, когда шевалье де Фобер прибыл наниматься к нему на службу. Здоровье короля окончательно пошатнулось, а вопрос с регентством оставался открытым. Естественно, что это беспокоило Мазарини.
Чтобы немного развеять его печаль, де Фобер начал свой секретный доклад с приятных вещей, а именно с отречения Гастона. Мазарини слушал бесстрастно, скрестив руки на груди и полузакрыв глаза. Казалось, его алая мантия пропитана кровью.
– Что ж, это подтверждает мои подозрения, – изрек кардинал, когда Эме закончил свой рассказ. – Я слышал об этой бумаге. Покойный Ришелье… – Он прикусил губу. – Вообще-то он был немногословен в некоторых вопросах. И я до сих пор полагал, что это отречение, о котором он говорил, может оказаться шуткой или просто желанием, выдаваемым за свершившийся факт.
– К сожалению, монсеньор, это действительно свершившийся факт, – сухо проинформировал его де Фобер. – Только у меня нет ни малейшего понятия, где искать эту бумагу. Впрочем, судя по всему, заговорщики ее тоже пока не нашли.