Принцесса-невеста

Моргенштерн С.

У Уэстли не было иного выбора, кроме как взять её руку.

– Это за домом, мадам; там невероятно грязно. Ваше платье будет погублено.

– Я надеваю их лишь раз, Уэстли, и я сгораю от нетерпения увидеть тебя в деле.

И они отправились в коровник.

Всё это время граф, не отрываясь, смотрел на Лютик.

– Я помогу вам, – крикнула Лютик вдогонку Уэстли.

– Пожалуй, мне лучше будет посмотреть на то, как он это делает, – решил граф.

–

Странные вещи тут творятся, – сказали родители Лютик и тоже пошли за ними, замыкая коровокормящую процессию, глядя на графа, глядящего на их дочь, глядящую на графиню.

Глядящую на Уэстли.

– Не понимаю, что он такого особенного сделал, – начал отец Лютик. – Он просто покормил их. – Ужин уже был закончен, и семья снова была одна.

– Может быть, он просто им нравится. У меня как-то был кот, расцветавший только когда я сама его кормила. Наверное, и тут то же самое, – мать Лютик соскребла остатки тушеного мяса на тарелку. – Возьми, – сказала она дочери. – Уэстли ждет у задней двери; отдай ему его ужин.

Лютик с тарелкой в руках открыла заднюю дверь.

– Держи, – сказала она.

Он кивнул, взял тарелку и направился к пеньку, на котором ел.

– Я не простила тебя, мальчик с фермы, – начала Лютик. Он остановился и повернулся к ней. – Мне не нравится, как ты ухаживаешь за Конём. Точнее, как ты неухаживаешь за ним. Я хочу, чтобы он был вычищен. Сегодня же. Я хочу, чтобы его копыта были отполированы. Сегодня же. Я хочу, чтобы его хвост был заплетён, а его уши промассированы. Сегодня же вечером. Я хочу, чтобы в его конюшне не было ни пятнышка. Сейчас же. Я хочу, чтобы он блестел, и если тебе придётся потратить на это всю ночь, то ты потратишь на это всю ночь.

– Как вам будет угодно.

Она хлопнула дверью и оставила его есть в темноте.

– Мне казалось, что он хорошо смотрит за Конём, – заметил её отец.

Лютик ничего не ответила.

– Ты сама так сказала вчера, – напомнила ей мать.

– Наверное, я переутомилась, – удалось выговорить Лютик. – Волнение и всё остальное.

– Тогда иди отдохни, – предостерегла её мать. – Переутомление может привести к ужасным последствиям. Я была переутомлена, когда твой отец сделал мне предложение.

Тридцать четыре против двадцати двух, она вырвалась вперед.

Лютик прошла в свою комнату. Легла на кровать. Закрыла глаза.

Графиня пристально смотрела на Уэстли.

Лютик встала с кровати. Сняла одежду. Немножко помылась. Одела ночную рубашку. Скользнула под одеяло, уютно свернулась, закрыла глаза.

Графиня всё ещё таращилась на Уэстли!

Лютик сбросила одеяло, открыла дверь. Подошла к раковине рядом с печкой и налила себе чашку воды. Выпила её. Налила ещё одну и приложила ко лбу, чтобы остудить его. Лихорадочное ощущение не исчезало.

Лихорадочное? Она чувствовала себя отлично. Ей было семнадцать лет, и у неё даже зубы никогда не

болели. Она решительно вылила воду в раковину, повернулась, прошла в свою комнату, плотно закрыла дверь, легла в кровать. Закрыла глаза.

Графиня никак не переставала таращиться на Уэстли!

Почему?Ради всего святого, почему единственная в истории Флорина совершенная во всех отношениях женщина могла заинтересоваться мальчиком с фермы? Лютик повернулась в кровати. И другого способа объяснить этот взгляд просто не существовало – она былаим заинтересована. Лютик крепко зажмурилась и обдумала своё воспоминание о графине. Несомненно, что-то в мальчике с фермы заинтересовало её. Это был факт. Но что? У мальчика с фермы были глаза словно море перед штормом, но кого волновали глаза? И у него были светлые волосы, некоторым такое нравится. И у него были достаточно широкие плечи, но не так уж намного шире, чем у графа. И, конечно, он был мускулист, но кто угодно был бы мускулист, если бы ему пришлось батрачить дни напролёт. И у него была великолепная загорелая кожа, но опять же из-за тяжелого труда; целый день на солнце, кто бы не загорел. И он был не намного выше графа, хотя, конечно, его живот был более плоским, но ведь мальчик с фермы был моложе.

Лютик села в постели. Наверняка все дело в его зубах. У мальчика с фермы и впрямь были хорошие зубы, что правда, то правда. Белые, идеально ровные, особенно выделяющиеся на загорелом лице.

Могло ли делать бы в чём-то другом? Лютик сосредоточилась. Девушки из деревни стайками следовали за ним, когда он развозил молоко, но они были идиотки и готовы были следовать за кем угодно. И он никогда не обращал на них внимания, потому что стоило б ему только открыть рот, и они сразу бы поняли, что у него были лишь хорошие зубы; он был, как-никак, исключительно глуп.

Невероятно странно, что такая красивая, стройная, грациозная, элегантная женщина, настолько ярко и в высшей мере прелестно одетое существо, как графиня, могло быть до такой степени помешано на зубах. Лютик пожала плечами. Люди были на удивление сложны. Но теперь ей всё было ясно, всё было диагностировано и установлено. Она закрыла глаза и свернулась калачиком, и ей стало уютно и тепло, и никто не смотрит на людей так, как графиня смотрела на мальчика с фермы, из-за их зубов.

– Ох, – выдохнула Лютик. – Ох, о господи.

Теперь мальчик с фермытоже смотрел на графиню. Он кормил коров, и мускулы, как всегда, играли под его загорелой кожей, а Лютик стояла и наблюдала за тем, как мальчик с фермы в первый раз посмотрел графине прямо в глаза.

Лютик выпрыгнула из кровати и начала ходить по комнате. Как он мог? О, всё было бы в порядке, если бы он смотрел на неё, но он не смотрел на неё, он смотрелна неё.

– Она такая старая, – пробормотала Лютик, начиная горячиться. Графине никогда не будет снова тридцать, это факт. И её платье смотрелось нелепо в коровнике, это тоже факт.

Лютик упала на кровать и прижала подушку в груди. Платье было нелепо ещё до того, как она пошла в коровник. Графиня выглядела испорченной с того самого момента, как вышла из кареты, со своим слишком большим накрашенным ртом, и маленькими поросячьими накрашенными глазами, и напудренной кожей, и… и… и…