Принцесса специй
Шрифт:
Теперь я готова. Я иду к той стене, где оно висит, откидываю с него полог. Тило, которая и так нарушила бессчетное количество правил.
Как много жизней прошло с тех пор, как в последний раз я смотрелась в него.
Зеркало, что ты покажешь мне?
Лицо в зеркале меня ослепляет: оно молодо и в то же время лишено возраста — фантазия из фантазий, воплощенная в жизнь, магия специй во всей своей силе. Безукоризненно чистый лоб, как только что раскрывшийся лист шапла, носик, заостренный, как цветочек кунжута. Линия рта, изогнутого, как лук Мадана,
Это лицо, в котором нет определенного выражения, лицо безупречной богини, далекой от всей земной суеты, как на росписях в Аджанте. Живые, человеческие в нем — только глаза. В них я узнаю Найян Тару, узнаю Бхагивати, узнаю ту, что ныне зовется Тило. Во взгляде неистовое ликование и еще кое-что, чего никак нельзя было ожидать.
Может ли красота пугать? Я вижу в собственных глазах, что моя пугает меня.
И вот стук в дверь.
Я двигаюсь замедленно, как под водой, хотя ждала всю свою жизнь — но лишь сейчас осознала — этого неповторимого краткого мига, расцветшего, словно фейерверк в полуночном небе. Я чувствую дрожь во всем теле, дрожь желания и страха. Я делаю это не только для Равена, но и ради себя — и все же…
Я застываю, положив руку на ручку двери.
О Тило, что если настоящая ночь продлится недолго (как, скорее всего, и должно быть), не то что в воображении. Что если любовь мужчины и женщины — губы к губам, тело к тело, сердце к сердцу — не более чем…
— Тило, — стучит он с другой стороны двери, — Тило, открой.
И когда я открываю, на этот раз застывает он. Пока я не обхватываю его лицо ладонями нежно:
— Равен, это же я. Наконец он выдавил:
— Я не мог и мечтать о такой красоте. Я просто не осмелюсь коснуться ее.
Я беру его руки и кладу себе на талию, наполовину смеясь, наполовину в смятении.
— Разве тело что-то меняет? Разве ты не видишь, что перед тобой все та же Тило?
Он внимательно смотрит на меня. Затем его руки сжимаются.
— Да, — говорит он, целуя мои ниспадающие, как дождь, волосы. — Да, я вижу по глазам.
— Тогда возьми меня с собой, Равен, люби меня. А мысленно добавляю: «Времени так мало».
Но мне необходимо еще кое-что сделать. Равен плавно останавливает машину. Спрашивает — глаза темные, как колодцы:
— Ты уверена, что мне не следует идти с тобой?
Я качаю головой, прижимаю к груди сверток, который держу в руках. Я выбрасываю из головы, что бы он сказал, если бы узнал, что там, внутри.
Поднимаясь по спиралям лестницы, пахнущей нестираными носками, я слышу голос, который, как зазубренный ноготь, проскребает мне мозг. Это Мудрейшая, а может быть, я сама. Есть ли теперь разница?
Тило, ты понимаешь, что делаешь?
Я сжимаю зубы, потому что — едва ли. Потому что время от времени, воображая себе дальнейшее, я испытываю головокружительный страх, что все это ошибка.
Но решительно отметаю
Когда я толкаю дверь в комнату Харона, она легко открывается. Это меня радует, но и расстраивает: что за беспечность? Харон, разве ты еще не понял?
Его комната наполнена неподвижными темными очертаниями.
Кровать, абрис тела, кувшин с водой, выключенная настольная лампа, книга, которую ему кто-то читал. Только бинты на нем светятся, как напоминание. Я решила, что он спит.
Мне очень жаль, но я вынуждена разбудить его, возвращая обратно в боль:
— Харон.
На шепот он немного пошевелился, как во сне.
— Дорогая леди, — его язык заплетается, но в голосе слышится удовольствие.
— Как ты узнал, что это я? — спрашиваю я с удивлением.
— По тому, как вы произнесли мое имя, — ответил он обессиленно, но чувствуется, как он улыбается в темноте. — Хотя, пожалуй, ваш голос немного другой сегодня: как-то, может быть, мелодичнее, решительнее.
— Как ты? Приходил доктор?
— Да, он был очень добр, и Шамсур-сааб, и его сестра — его тон немного повысился на последнем слове. — Они не взяли с меня ни пенни. Она все готовила, меняла бинты, сидела у моей постели, рассказывала разные истории.
О, Хамида — как я и надеялась.
— Харон, ты не злишься на то, что случилось?
— Ай, леди-джан, — его губы сжимаются в полоску, узкую, как лезвие бритвы. — Конечно же, я страшно зол. Если бы я поймал этих свиней, шайтанов… — на минуту он замолчал, прокручивая в голове случившееся, воображая будущее. Затем выдыхает: — Но все-таки мне повезло. Левый глаз немного опух, но доктор-сааб сказал, что милостью Аллаха все будет скоро как новенькое. К тому же я нашел друзей — они стали мне как родные. Даже маленькая дочка Хамиды-бегум. У нее такой смешной голосок, как у маленькой птички. Мы уже решили, что пойдем в цирк, когда я поправлюсь.
— Харон, я пришла попрощаться.
Он немного приподнимается на локтях.
— Куда вы едете? — его пальцы нащупывают выключатель лампы у кровати.
— Не надо, не надо, Харон.
Но лампа уже включена. Он резко втягивает в себя воздух, хватается за грудь от неожиданной боли в ребрах.
— Леди, что все это значит?
Я краснею под его взглядом. Я не знаю, как объяснить все так, чтобы он не счел это легкомыслием. Но Харон, с его сердцем, уже открывшимся новому, понял больше, чем я надеялась.
— А, — в его голосе участие, но и беспокойство. — А потом? Куда вы поедете? Что будет с магазином?
— Я не знаю пока. — И страх соленой волной снова накрывает меня с головой. — Наверное, вернусь домой. Харон, но разве можно вернуться к прошлому?
Теперь он берет мою руку в свою, Харон-утешитель — мы словно поменялись ролями.
— Не для меня, леди-джан. Но для вас — кто знает? Я вознесу Аллаху молитву за то, чтобы вы были счастливы.
— У меня есть кое-что для тебя. И после этого я пойду.