Принцесса специй
Шрифт:
— Равен, — шепчу я. — Все это — из-за меня!
— Не сходи с ума. Здесь сейсмическая зона. Такое случается каждые несколько лет, — он берет меня под руку и тянет обратно к машине. В его мечтах мы уже гуляем под красными елями, овеянные свежестью. Собираем ветки для костра… Только бы я прекратила свои глупости.
Я знаю, чем пахнет пожар. Я еще не забыла смерть моей деревни, хотя кажется, что прошел не один век — тогда причиной была тоже я. Он пахнет дымом и гарью. Золой. Все, что забирает огонь, пахнет по-разному. Постельное
Но запах горелого человеческого мяса везде одинаков.
Равен смотрит на меня изучающий взглядом. У рта его собрались новые линии — резкие морщинки усталости. В глазах — страх за свою мечту, опасение, что она может быть потеряна в самый решающий момент, когда последний мост уже позади.
Горечь поднимается во мне, готовая выплеснуться, подобно лаве вулкана. Признаться тому, кого я люблю больше, чем кого бы то ни было во всем мире, — что эта страшная картина — моих рук дело.
Так просто было бы повернуться спиной к горящему городу. Взять тебя за руку. Я уже вижу, как машина ровно летит, как стрела, сквозь рассветы, солнечный свет обтекает ее с обеих сторон — и так без остановки, до самого рая.
Это место беспредельно зовет меня.
— Равен, — слова застревают в горле острыми осколками, сердце обливается кровью, — я не могу поехать с тобой.
Я почти ненавижу себя за боль, что вспыхивает в его глазах.
Он протягивает руку, как будто чтобы схватить меня. Встряхнуть, привести в чувство. Но спустя мгновение бессильно ее роняет.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я должна вернуться туда.
— Туда?
— Да, в Окленд.
— Но зачем? — спрашивает он сокрушенно.
— Попытаться помочь.
— Я говорю тебе: это безумие — думать, что ты за это в ответе. Кроме того, у них есть там специально обученные для этого люди. Ты будешь только мешать.
— Даже если и так, — отвечаю я, — даже если это не моя вина, все равно я не могу просто повернуться и уйти, видя эти страдания.
— Ты всю свою жизнь помогала людям. Не пришло ли время поступить по-другому — сделать что-нибудь для себя?
У него такое несчастное, умоляющее лицо. Если бы я только могла тебе уступить.
Но я не могу и потому говорю:
— Все, что мы делаем, — это в конечном счете для себя. И когда я была Принцессой…
Но он больше не в состоянии меня слушать.
— Проклятье, — вырывается у него. — Проклятье, — с побелевшими сжатыми губами он ударяет кулаком по перилам моста. — А как же рай? — наконец выдавливает он совершенно упавшим голосом.
— Ты — езжай дальше! Пожалуйста. Не надо меня отвозить обратно. Я поймаю попутку.
— Значит, ты собираешься отступиться от своего обещания, да? Значит, так? — еле сдерживаемая злоба в его глазах.
Мое сердце наполняется такой печалью, что
Я почти готова махнуть рукой: «Ладно, тебе не понять».
Но затем я подумала: «Нет. Равен, раз ты стал частью моего сердца, я должна раскрыть тебе свои мысли. Даже если ты не поймешь. Даже если ты не поверишь».
Я поворачиваюсь к нему и последний раз беру его лицо в свои ладони. Темная поросль на его подбородке как молодые сосновые иголочки.
Он смотрит на меня так, как будто сейчас оттолкнет. Но затем примиряется.
— Это не поможет, Равен. Даже если мы найдем твое особое место, — я набираю воздуха в легкие. — Потому что рая на земле не существует! Нет ничего, кроме того, что мы можем сделать здесь, в грязи, в пыли, среди обессиленных тел. Где молодые мужчины и женщины упиваются наркотическими снами о богатстве и силе, чтобы затем пробудиться на голых койках. С ненавистью и страхом в душе.
Он закрывает глаза. Он не желает больше ничего слушать.
Прощай, Равен. Каждая клеточка моего тела умоляет остаться, но я должна идти, потому что в конечном итоге есть вещи более важные, чем собственное удовольствие.
Я повернулась, чтобы зашагать назад по мосту, я, некогда Тило, которая только сейчас поняла, что цветок любви всегда окружают заросли крапивы.
— Подожди, — его глаза расширены, во взгляде смиренность и отрешенность. — Тогда я тоже пойду.
Мое сердце так сильно дрогнуло, что мне снова пришлось схватиться за перила для удержания равновесия. О, уши! Как жестоко обманут мой слух! Разве и так не достаточно тяжко осознание, что всю оставшуюся жизнь я проведу в одиночестве?
Равен кивает в ответ на недоверие в моих глазах:
— Да. Ты слышала.
— Ты уверен? Это будет тяжело. Я не хочу, чтобы ты позже пожалел о своем решении.
Он отчаянно засмеялся:
— Я и так ни в чем не уверен. Мы еще не доедем до Окленда, а я пожалею, может быть, уже сотню раз.
— Но?
— Но, — сказал он.
И тогда я крепко обняла его, смеясь. И долог был наш поцелуй.
— А что для тебя, — спросил он, когда мы остановились в изнеможении, — рай на земле?
Я хотела ответить. Но вижу, что ему уже не нужно ничего объяснять.
Чуть позже я попрошу:
— А теперь помоги мне подобрать новое имя. Моя жизнь как Тило закончена, и поэтому я больше не должна носить это имя.
— Какое имя ты хочешь?
— Такое, в котором совмещались бы одновременно моя страна и твоя — Индия и Америка, потому что я принадлежу теперь и той, и другой. Есть такое имя?
Он размышляет.
— Анита? — спрашивает он. — Шейла? Рита? Я качаю головой.