Принцессы оазиса
Шрифт:
— Просто я не хочу, чтобы ты считала ее игрушкой. Она — живой человек.
— Я это понимаю, — с некоторым раздражением произнесла Франсуаза, но Фернан не отступал:
— Не она должна поступать так, как ты хочешь, а тебе стоит научиться угадывать ее желания.
— Полагаю, со временем это должно стать взаимным, — ответила женщина, и майор немного успокоился.
Хотя они вышли из дома довольно рано, жара уже наступала на побережье. Склоны холмов, казалось, потрескались от раскаленного воздуха. Кружевные оборки шелкового зонтика Франсуазы трепал знойный ветер. В
По дороге Фернан размышлял о детях. Они были почти у всех из его сослуживцев, многие из которых прибыли в этот южный край уже с семьями. Только он не знал, каково это, когда сын или дочь бросается в твои распахнутые объятия и прижимается к твоей грубой запыленной форме!
Сумеет ли он стать хорошим отцом? Сможет ли Жаклин вести себя так, как другие дети? И в нем, и в ней надо было возродить искру жизни, и Фернан не был уверен в том, что это удастся сделать.
Привезя Жаклин домой, Франсуаза ходила вокруг да около нее, но не решалась о чем-то заговорить или к чему-то приступить. Девочка не была голодна, потому что недавно позавтракала. Качели тоже не произвели на нее впечатления. И тогда Фернан решил отвести ее на конюшню.
Прежде Жаклин не показывали ни конюшни, ни лошадей, потому как думали, что она может испугаться животных.
Здесь пахло соломенной трухой и нагретым солнцем деревом. Лошади мирно хрустели сеном, изредка всхрапывая, прядая ушами, вскидывая хвосты и потряхивая гривами.
В этом месте Франсуаза всегда ощущала себя в своей стихии. Подойдя к оседланному смирному коню удивительно красивой золотистой масти, она положила ладонь на его бархатистую шкуру.
— Его можно погладить, — сказал Фернан Жаклин и осторожно протянул ее ладошку к боку коня.
Он заметил, как ожило лицо девочки, озарилось тем самым внутренним светом, какого он не чаял увидеть.
Повинуясь неожиданному порыву, Фернан приподнял ребенка и усадил на спину коня.
Жаклин затаила дыхание. Ее глаза блестели. Она ушла куда-то в себя, на ее губах появилась легкая улыбка. Быть может, она мысленно общалась с лошадью или ее душа унеслась туда, где пусть и не было памяти, но остались какие-то чувства.
— Она ничуть не боится! — восхитилась Франсуаза. — Совсем как я!
Это было неудивительно: ведь Жаклин росла рядом с животными и с раннего детства привыкла ездить на верблюде.
— Когда-нибудь мы будем скакать вместе, как две амазонки! — продолжила женщина, и майор встревожился.
Ездить на лошади так, как это делала его жена, граничило с безумием. Вместе с тем он был доволен тем, что у Жаклин и Франсуазы нашлось что-то общее.
Франсуаза перерыла весь город, но нашла альбом, где красовались цветные рисунки лошадей различных пород, были описаны способы дрессировки и показана амуниция. Каждое воскресенье, забрав Жаклин домой, она читала девочке эту книгу и показывала иллюстрации, а потом они шли на конюшню, смотрели на лошадей, выводили одну из них во двор, и женщина катала ребенка по дорожкам сада.
Всему остальному, говорила Франсуаза, девочку
Фернан не спорил, но у него была одна тайна, которой он не делился со своей женой. Ему первому Жаклин стала давать свою маленькую, теплую, нежную ладошку и пусть застенчиво и тихо, пусть по подсказке или принуждению сестры Доротеи называть его отцом, от чего по телу майора всякий раз пробегала дрожь.
От обращения к Франсуазе она уклонялась, но женщина словно не замечала этого.
Фернан радовался тому, что отныне жена выглядела жизнерадостной, увлеченной, но при этом ее порывы не были опасными и не причиняли никому вреда. Жаклин не успевала надоесть Франсуазе; напротив, женщина с нетерпением ждала выходного дня. С некоторых пор воскресные вечера тоже стали своеобразной отдушиной: супруги сидели на террасе и мирно беседовали; иногда Франсуаза смеялась, вспоминая о том, что они с Жаклин делали днем.
Однажды майор с женой припозднились: уже стемнело, а они все еще пили вино. Постепенно на землю опускалась желанная прохлада, и в то же время земля щедро отдавала накопленное за день тепло. Звонко стрекотали цикады, и одуряюще сильно пахли цветы.
Франсуаза была в пеньюаре, цвет которого было сложно различить в темноте. Фернан признался себе, что довольно давно не обращает внимания, как она выглядит и во что одета, и объяснял это ее холодностью к нему.
На самом деле, она выглядела блестяще: сияющая кожа, тонкие черты, полные губы, большие глаза. В ней всегда было что-то от чужеземки, нечто притягивающее, жгучее и вместе с тем непонятное.
Шелковый пеньюар был надет на голое тело. Фернан понял это, когда, отставив бокал, жена поднялась с места, а потом наклонилась к нему, и его взору открылась ее нежная белая грудь.
— Почему бы нам не отправиться в постель? — вкрадчиво промолвила Франсуаза.
Майор невольно отпрянул. В какой-то момент именно она решила, что у них будут отдельные спальни, недвусмысленно дав понять, что больше не желает видеть его рядом с собой.
— Ты меня не хочешь.
— Ты в этом уверен?
— Я ни в чем не уверен уже очень давно.
Франсуаза села на колени к мужу. Ее руки блуждали по его плечам и спине, ее поцелуи обжигали его губы. Майор остро ощущал свою уязвимость. В конце концов, он был живым человеком. Он не монах и не должен стыдиться вожделения, тем более эта женщина — его жена.
Ему было обидно от сознания того, что Франсуаза ему изменяла, — ведь он сам никогда этого не делал, хотя обладал мужской привлекательностью и женщины обращали на него внимание! — но он не мог переделать ни свою, ни ее натуру. Сейчас она желала принадлежать именно ему, только ему. Быть может, отныне так будет всегда?
Он овладел ею прямо на террасе — благо вокруг не было ни души, овладел быстро, жадно, так как ей нравилось, а потом отнес в спальню, чтобы наслаждаться уже не спеша. Поскольку обстановка комнаты Фернана была по-военному скромной, они устроились на широком ложе Франсуазы с тонкими простынями и множеством подушек.