Принцессы, русалки, дороги...
Шрифт:
СНОВА В ЛУЧАХ ФАР
...Жители Бенареса верят, что их древний город является вторым, после Рима, старейшим городом на земле. Они верят также, что Бенарес — святой город. Впрочем, он нищ и грязен, как многие другие доведенные колонизаторами до упадка индийские города. Но есть в нем и своеобразное очарование — некая гордость от принадлежности к старейшему и святейшему
Вот женщина в белом тряпье сидит перед лоточком на корточках и медлительно — так, словно духота ночи сковывает ее движения, — обмахивается веером. У женщины странное выражение важности, сосредоточенности и спокойствия на лице.
В Бенаресе я впервые в жизни увидела знаменитую реку Ганг, «Мать Гангу, священную реку Индии», как называют ее тут. Мы спускались по склону холма, утыканного большими бамбуковыми зонтами. Пот лил с нас градом — буквально так, словно кто-то непрерывно поливал нас горячей соленой водой. Никогда раньше я не думала, что ночь может быть такой жаркой. Казалось, луна — большая и красная — печет, как солнце. Холм, по склону которого мы спускались, был скользкий — словно земля тоже исходила потом. Вокруг горели бесчисленные светильники торговцев, разложивших прямо на земле свой «святой» товар.
Великая река оказалась желтовато-глинистого цвета, с тяжелыми волнами. В ней совершали омовение люди, верящие, что священные воды Ганга исцелят их. Какой-то индиец объяснил мне, что Бенарес считается святейшим городом не только потому, что здесь Ганг, но и потому, что здесь — полторы тысячи храмов. В любой из храмов попадаешь, лишь пройдя торговые ряды — пестрые, чадящие светильниками, зазывающие покупателей, обещающие нечто необыкновенное и даже кажущееся роскошным на первый взгляд. Постепенно проходы между лавками темнеют, становятся строже, но по-прежнему блестят медью, серебром, золотом. «Настоящее серебро! Настоящее золото!» — гордо говорят жители Бенареса. И вот уже совсем узкие проходы и — очень похожий на торговый галдеж — вой и визг храмов. «В Бенаресе торговля ведет к богу!» — такой «лозунг» мог быть написан тут.
Лишь один берег Ганга застроен, на другом — только пастбища и огороды, так как существует поверье, что тот, кто построит себе жилище на том берегу, посте смерти превратится в осла. Кстати, очень много осликов стоит на пестрых и горланящих торговых улочках и улицах Бенареса. Стоят ослы, понурив головы, так, словно размышляют: зачем они в давние времена построили свои жилища не на том, где положено, месте? И похожи эти ослы на большие глиняные игрушки, размякшие от жары.
Да, «Новым богам» Индии еще много дела в деревнях и городах страны, где новое настойчиво борется со старым. Где крестьянин еще царапает землю мотыгой и где уже высятся корпуса Бхилаи и создан атомный реактор.
«При ярком солнце яснее видны тени», — говорит индийская пословица...
...Мадан и я ведем машину поочередно, по четыре часа каждый. Я сказала, что в наших долгих путешествиях, когда мы за рулем с семи часов утра до десяти вечера, Мадан должен считать меня своим напарником-шофером.
—
И Мадану и мне нравился установленный порядок. Мы не очень уставали, хотя я впервые в жизни поняла, что профессия шофера — тяжелейшая. Срастаешься с машиной. Как будто все тело железное, напряженное и горячее от бега. Как будто рвешься к ленточке финиша, а она все время отодвигается...
Поочередная работа нравилась мне и моему шоферу еще и потому, что рождалось чувство товарищества, жить без которого нормальный человек, по-моему, не может.
Сейчас мы поменялись местами. Мадан ведет машину, дотягивается длинным белесым лучом до дальней мглы. Что вспоминает Мадам? Или он просто вглядывается во тьму, ни о чем не думая? Какие два совсем различных человека оказались рядом, в одной машине, работают в дороге одинаково: два шофера-напарника!
— Знаете, о чем я думала? — сказала я. — Неужели будет атомная война?.. Как велик человек! И как легко его убить!..
Я просто думала вслух и ожидала, что в ответ услышу от Мадана его: «Хау кэн ай тел ю?» («Что я могу вам сказать?») Но чужая, мало известная мне судьба вдруг приоткрылась.
— Я — индус, но я из Пакистана, — произнес мой шофер.
Не знаю, известно ли таким жертвам кашмирской проблемы, как Мадан, ее существо: правительство Пакистана, ссылаясь на мусульманское большинство населения Кашмира, не только отказывается возвратить оккупированную его часть, но и претендует на всю территорию кашмирского народа. Правительство Индии, учитывая традиционные связи штата с Индией, считает, что Кашмир — неотъемлемая часть Индийской республики.
Представители американской и английской прессы предпочитали не упоминать о том, что США и Англия считают стратегически очень важной территорию Пакистана, своего союзника по военным агрессивным пактам.
Проблема Кашмира, которой с 1947 года занимается Совет Безопасности ООН, выдвигаемая западными державами и Пакистаном, идея плебисцита в Кашмире — все это показалось мне чем-то инородным, посторонним по отношению к судьбе Мадана, которая предстала передо мной из его рассказа.
Мадан был сыном состоятельного фермера.
— Нашу лошадь звали Моти — Бусинка...
В тот день, когда на территорию штата Кашмир вторглись пакистанские войска, провозглашая, что мусульмане не могут мирно жить рядом с индусами, юноша-индус Мадан кинулся в дом к мусульманской девушке Нуре, чтобы вдвоем убежать из деревни. Они и ускакали вместе на Бусинке. Вслед им гремели выстрелы. При переправе через реку Чинам лошадь ранило. Все-таки Бусинка вынесла всадников в какую-то безопасную деревушку — за черту оккупации пакистанских войск. Там Нуру и Мадана положили в больницу. Вскоре Нура умерла.
Мадан рассказывал без эмоций, как о чем-то очень далеком, случившемся в другой стране, с другими людьми.
...Переночевали в Доме для приезжих, где мне отвели большую чистую комнату с деревянным столом без скатерти, деревянной постелью без белья и покрытым коростой зонтиком душа, под которым стояли три ведра с чудесной прозрачной ледяной водой. День был жаркий. Вечер жаркий и влажный. А ночь наступила горячая, знойная и ветреная.
Мы — на юге Индии.