Принцессы, русалки, дороги...
Шрифт:
В годы захвата Индии различными завоевателями, включая самых настойчивых ее колонизаторов — англичан, пещеры были завалены. Их обнаружили случайно. Однажды в жаркий июньский день охотник увидел вдали, на желтом фоне скалы, темный овал, похожий на вход в пещеру, и стал рассказывать об этом. Потом начались раскопки. И вот в недрах гор зазвучало живое эхо давних веков.
Индиец-гид, показывающий мне чудеса, созданные великим, вдохновенным трудом его далеких предков, говорит что-то о буддийских монахах. Можно представить себе, что древние проповедники буддизма — борьбы против «мирских соблазнов», проповедники сурового, аскетического образа жизни — оставляли свои семьи, блуждали
Можно представить так историю Аджанты. И все же не верится, что отрешенные от жизни монахи — творцы изумительной, проникнутой всеми радостями и горестями живописи и скульптуры.
Впрочем, гид, кажется, и сам не очень-то верит в такое происхождение Аджанты. Мы входим в пещеру № 16 (они все пронумерованы сейчас, как ценнейшие реликвии). Индиец говорит, указывая на колонны — человеческие фигуры, поддерживающие каменные своды:
— Посмотрите, вот человек один держит на плечах этот груз. Он не улыбается. Ему трудно. А вот здесь мужчина и женщина. Какие они веселые!
Любящая пара высечена из розового гранита. Тела мужчины и женщины слиты. И на лицах обоих — полуулыбки, как начало зари. Вспоминаешь великого французского скульптора Родена, жившего и творившего спустя много столетий после появления на индийской земле замечательных произведений Аджанты. Одно из двух: либо древние скульпторы Индии не были монахами, либо древние индийские монахи ценили не только духовную любовь!
А вот два буйвола, затеявшие драку. И снова думаешь: либо не монах создавал эту скульптуру, либо у монаха была душа тореадора!
Нет, не верится, что художники были отшельниками. В их произведениях — многообразие жизни, свойственное народному творчеству, радость и горе, печаль и задор, а порой веселое озорство, очень далекое от строгой и смиренной святости.
Само по себе мастерство древних художников и скульпторов поразительно: липа святых и царей обращаются к вам, «следят» за вами, где бы вы ни находились в зале-пещере. Этот эффект живописи — глаза как бы живые, движущиеся — занимает немалое место в различных справочниках и в объяснениях гидов европейских музеев. Но вот, оказывается, художники Азии, жившие до начала нашей эры, отлично владели знаменитым эффектом!
Легко, как бы играя своим мастерством, художники, имена которых исчезли из памяти людей, оставили вечные, изящные, жизнерадостные произведения.
В одной из пещер на потолке изображен громадный обруч и в нем — гуси. Каждый гусь — особенный, у каждого — своя поза. И кажется, что все эти гуси, поворачивая шеи, следят за вами, куда бы вы ни шагнули здесь. А в другой пещере — Будда в тысяче поз: на одной стене пятьсот его изображений и на противоположной стене — пятьсот. И чувствуется хлесткое, веселое озорство художников, рисовавших, видимо, с одинаковым увлечением и гусей и святых.
На расстоянии примерно двухсот километров от Аджанты находится Эллора — другой замечательный памятник древнеиндийского искусства. Здесь также вырубленные в скале пещеры, но помимо них здесь гигантский дворец, высеченный из гранитной скалы.
Входишь под свод пещеры № 10 и вдруг — ах! — да, именно это «ах» вырывается, наверное, у каждого, кто вступает сюда. Три-четыре шага под низким сводом — и скалы как бы расступаются, и вы оказываетесь на территории сказочного царства, некоей каменной династии, в фантастическом мире гранита, ставшего художественными образами.
Восемьдесят метров длины, пятьдесят ширины, сорок высоты — таков этот храм
Двести километров от Эллоры до Аджанты, но я снова вернулась к первому увиденному мной чуду — к статуе Будды. И снова гид, отступая в противоположные углы пещеры, направлял свет электрического фонаря на высеченное из гранита лицо. От перемещения света и тени выражение лица как бы менялось. Древние скульпторы умели использовать эффекты освещения — пусть не электрического, а просто пламя горящих факелов.
Гид подсвечивает статую Будды из трех положений: стоя прямо перед ней, заходя справа и слева. Несколько шагов вправо — и спокойные губы Будды надломлены иронической усмешкой. Даже не только ироническая эта усмешка — она горькая. Несколько шагов влево — и линия подбородка и щек стала жесткой. Глаза опущены устало, но они вот-вот взглянут на тебя с иронией...
Рабиндранат Тагор незадолго до своей смерти написал:
«Ну какую Индию оставят они после себя, какую вопиющую нищету? Когда поток веков господства Англии наконец высохнет, сколько грязи и тины останется в его русле?»
Великий писатель, поэт и художник Индии, впрочем, понимал, что не только грязь и тина останется — останется искусство, которое даже колонизаторы не сумели уничтожить, искусство древней страны — страны великого прошлого и великого будущего.
НОВЫЕ БОГИ ИНДИИ
Непогода заставила меня переночевать в городке Шив Пури.
Тяжелые, как чугунные колонны, деревья гнулись под стремительным песчаным смерчем, уже знакомым мне по Дели.
Снова бушевала сухая неистовая гроза. А на рассвете Шив Пури оказался прохладным, тихим, вымытым. И первым звуком, нарушившим тихую глубокую тишину, был шорох веника — так, словно кто-то спокойно и аккуратно выметал из города обломки грозы. Потом раздался неровный медленный стук колес — это запряженные волами крестьянские телеги потянулись в поле, напоминая о том, что Индия до сих пор все еще в основном аграрная страна. Потом зазвучала песня — громкая и заунывно-протяжная, словно человек с раннего утра просил у кого-то помощи и поддержки. Название городка — Шив Пури — означает в переводе «местожительство бога Шивы». Гостиница, в которой я переночевала, помещается во дворе храма, а позади нее — фабрика горчичного масла. Храм, открывающийся взору с узкой каменной веранды, которая опоясывает отель, — совсем простенький. Два рыжих глиняных кувшина укреплены на четырехногом железном стояке. Под ними, на широком камне, лежат ароматно дымящиеся влажные цветы; в них, оказывается, «зарыта» сандаловая свечка. В двух шагах от этого цветочно-глиняно-железного «алтаря» висит небольшой медный колокол, укрепленный на узкой железной балке. Вот и весь «храм». Подошел к «алтарю» полуобнаженный индиец, благоговейно взглянул на глиняные кувшины, поклонился им, сложив руки на груди... Так яркое воображение обездоленного, обокраденного колониализмом народа, воображение, жаждущее пищи — мечты, способно превращать глину в божество.