Принцип каратэ (сборник)
Шрифт:
Но добродушный рубаха-парень Валерий Золотов ничего не заметил. Или сделал вид, что не заметил.
— Только не подозревайте меня в связях с заграницей, — он шутливо поднял растопыренные ладони. На безымянном пальце левой руки туго сидел массивный перстень. — Просто я знаю людей, через которых можно раздобыть хорошие сигареты… Да и другую мелочь: очки, авторучки, зажигалки…
— Спекулянтов?
— Ну что вы! — обиделся оскорбленный в лучших чувствах порядочный человек Валерий Федорович Золотов. — Нельзя же всех под одну гребенку? Есть моряки, летчики, журналисты, выезжающие за
— Успокойтесь, я не хотел вас обидеть.
Пришлось сделать усилие над собой, чтобы произнести эту фразу, но она подействовала: не помнящий обид Валерка Золотов мгновенно успокоился и вновь разулыбался.
— Да ничего, всяко бывает. Отдайте, пожалуйста, Маринке, покурит, расслабится.
Ей сейчас тяжело… И передайте, если можно, привет. Дескать, спрашивал о здоровье, беспокоился. Девчонке будет приятно. А поддержка ей сейчас нужна, ой как нужна…
Скорбно склонив голову, Золотев вышел из кабинета. Я потянулся, встал, размялся, похрустел пальцами, затекшими от авторучки. Несколько минут поболтал по телефону с женой. Походил из угла в угол, от сейфа к окну и обратно — шесть шагов в каждую сторону.
Было тихо, только с улицы доносился детский гомон и стишки, которые я уже давно выучил наизусть: «Гуси, гуси, га-га-га! Есть хотите? Да-да-да! Ну летите. Серый волк под горой не пускает нас домой!»
Под окном был детский сад, и если чуть подвинуть стул влево, то прямо из-за стола можно увидеть песочницу, грибочки и маленьких, беспокойных и шумливых обитателей этого малышиного царства.
Работать не хотелось. Я вернулся к столу, выдвинул средний ящик, спрятал в него раскрытую книжку. Белов потерял бы дар речи от столь вопиющего нарушения трудовой дисциплины!
«… Но восемь блокирующих спутников на стационарных орбитах — беспрецедентная мера, принятая на закрытом заседании Чрезвычайного Совета, — красноречиво сообщали осведомленному человеку, что дело не в радиации, а в более серьезной опасности, представляющей угрозу разумной жизни во всей Галактике, ни больше ни меньше! Горик, подобно многим, в эту опасность не верил и чуть не поплатился — я вытащил его, можно сказать, из-за черты…»
Я захлопнул ящик. Интересно, но удовольствия от такого чтения — никакого.
Давая отдых зрению, я закрыл глаза и увидел кукольно-красивую Марочникову, опухшую от слез растрепанную Вершикову, пытающегося произвести впечатление респектабельного человека Валерия Золотова.
Он мало похож на заботливого друга, еще меньше — на бескорыстного утешителя. А если отбросить чушь про дарящих сувениры дипломатов, то фирменная пачка «Мальборо» стоит у спекулянтов от пяти до семи рублей — в зависимости от насыщенности рынка. Таковы факты.
Я открыл правый ящик, среди сломанных авторучек, линеек, карандашей, ластиков и целой кучи всякой ерунды, разобраться с которой смогу только в очередной субботник, нашел черную каплю складывающейся семикратной лупы и только после этого взял оставленную Золотовым пачку.
Резко прозвенел телефонный звонок. Сдержав нехорошие слова,
— Зайцев!
— Приветствую, Юрий Владимирович! Как живздоров?
На проводе был майор Фролов — замнач райотдела, курирующий уголовный розыск.
— Твоими молитвами, Степан Сергеевич, — рассеянно ответил я, не отрываясь от линзы.
— Опять без ножа режешь? Месяц ведь заканчивается!
Жалобный тон у Фролова не получался, но старался он от души.
— Вершиковой обвинение не предъявлено, потому карточку на лицо, совершившее преступление, выставить не могу, — монотонно пробубнил я, ведя увеличительное стекло вдоль склейки целлофана.
— Ну а в какое положение ты нас ставишь? Статкарточки нет, значит, на районе висит нераскрытое убийство! Да с меня голову снимут! А за что? Подозреваемая-то у тебя в камере! К чему же бюрократизм разводить?
Дальнейший разговор известен наперед: «Не бюрократизм, а соблюдение соцзаконности… — Формализм — не законность… — Процентомания — тем более… — У нас общие цели… — Прокуратура не отстаивает ведомственные интересы…» И т.д, и т.п.
— Извини, Степан Сергеевич, потом поговорим: у меня люди.
Линия склейки была ровная, без задиров… Ни заусениц, ни царапин, целлофан прилегает ровно, ни складочки, ни морщинки.
Похоже, пачку не вскрывали. Я сложил лупу, бросил на место. Повертел сигареты, щелкнул ногтем, чуть было не понюхал. Прошел в смежную с кабинетом длинную, кишкой, изрядно захламленную комнату, отыскал ультрафиолетовую лампу, выключил верхний свет.
Или вскрывали, но чрезвычайно искусно. Сейчас посмотрим…
Поднес пачку «Мальборо» к тусклому синему пятну. Синими, как у утопленника, руками повертел ее так и этак, снова этак и опять так. Флюоресценция — признак свежести клея — не появлялась.
Вышел из пропыленной комнатки, постоял, щурясь на дневной свет, у окна, прогулялся из угла в угол, снова сел за стол, лезвием аккуратно вскрыл целлофановую склейку, осторожно освободил пачку, открыл, высыпал сигареты перед собой на стекло. Длинной тонкой иглой проколол каждую от среза до фильтра.
Где-то на восьмой или девятой пришло ощущение, что занимаюсь ерундой, но, как всегда, довел дело до конца.
И ощутил стыд.
Не оттого, что добрых тридцать минут провозился с невинными сигаретами, это, в конце концов, моя обязанность: передача подследственному, да еще подозреваемому в убийстве, не шутка — вдруг там записочка на папиросной бумаге, которая перевернет следствие с ног на голову, или пара-тройка сильнодействующих пилюль, или еще что-то подобное, в практике всякое бывало…
А стыдно стало за ожидание, что обязательно найду нечто запрещенное, за уверенность, что не потратит Валерий Золотов пять рублей просто так, за здорово живешь, что не способен он заботиться бескорыстно о другом человеке.
За плохие мысли стыдно стало, ибо плохо о других думают только скверные люди, и не оправдаешься, что, мол, следователь постоянно в дерьме копается, оттого ему всюду гадость мерещится…
Ладно, самобичеванием тоже увлекаться нельзя, а то недолго впасть в другую крайность, когда законченного подлеца под лакированной маской не распознаешь…