Приносящая надежду
Шрифт:
И что замечательно, хорошо было не только ей. Им всем. Конечно, и в пути было не хуже, но даже ее железным мужчинам хотелось иногда обыкновенного комфорта: теплой постели, крыши над головой, возможности посидеть не на пеньке, а в мягком кресле… Правда, в домике кресло было только одно, его откопал на чердаке Милит и притащил вниз – для Лены, естественно, опробовал – показалось жестковато, так они коллективно соорудили ей такое сиденье из травы, и малейшее движение вызывало явный шорох и столь же явный приятный запах. А мужчины сидели на кроватях – ничуточки не хуже кресла. Если же Лена решительно устраивалась рядом с шутом, Маркус радостно оккупировал кресло. А шут опять начал садиться на пол у ее ног, и было это естественно и правильно. Как надо. Потому что можно перебирать его заметно отросшие
Они попивали шиану, или чай, или вино (то ли притащили с собой много, то ли маги втихушку бегали в Тауларм пополнять запас), ели печенье, разговаривали или молчали, иногда безудержно хохотали ни над чем, и Лена снова произвела неизгладимое впечатление своим юмором: показала им палец (не средний!), причем согнутый, прокомментировав: «Вам пальчик покажи – обхохочетесь» – и они обхохотались. Им просто дурно было. Каким-то образом у нее опять получилась исключительно замечательная по здешним параметрам шутка, которой в ее мире никто бы и не улыбнулся. Ну разве что после стакана водки, когда смешно уже все, включая этот самый опустевший стакан.
Они провели вместе столько лет, причем оченьвместе, расставаясь на удивительно короткий срок – ну разве что на ночь, и не надоели друг другу, находили новые темы для разговора. Или старые. Ведь их было пятеро – и нередко было пять разных мнений, к согласию в вопросах, так сказать, общефилософских они приходили редко. Зато не было запретных тем. Вообще. Мужчины не стеснялись обсуждать при ней свои отношения с противоположным полом, в том числе детали, о которых Лена даже с Арианой говорила, отчаянно краснея. Маркус легко обсуждал с Милитом свои отношения с его матерью, Гарвина вообще никогда ничего не смущало… впрочем, не смущало и остальных, но они щадили Лену, а Гарвин – нет. Считал, что ей пора узнавать жизнь в полном объеме. Отношения Лены и шута тоже не было табу – для Гарвина точно, но что удивительно, и Милит без всякой тоски в голосе об этом говорил. Маги сходились на том, что поток магии слишком мощный, потому ни шут, ни Лена ничего не помнят, а Милит в доказательство спрашивал: «Ну а со мной-то ты все помнила? А он с другими женщинами? И перестань ты краснеть, сколько можно? Что тут вообще особенного? А, Маркус?» Маркус красноречиво пожимал плечами и хихикал, потому что тоже ничего особенного не видел. Шут – тоже. Но шут понимал ее лучше других… впрочем, остальные тоже понимали, только в этической системе эльфов понятия «тактичность» не было вообще. Когда Лену однажды прорвало и она выдала страстный монолог на тему «табу», все страшно заинтересовались: а как это? почему это? и как можно вообще запрещать о чем-то говорить? и как можно регулировать личные отношения? Мужчина и мужчина? Ну и что? Если обоим нравится, почему нет? Нет, нас не тянуло («Меня тянуло в юности, – признался Милит, – было такое, да вот взаимностью мне не ответили, я и переключился на более доступные цели. А что тут такого особенного?»), но если кому-то, вот хоть Милиту, хочется попробовать мужскую задницу (а чего покраснела то?), так и пусть пробует. Лена попробовала продлить логический ряд: мол, и с детьми можно? и с животными?
Этого не поняли. С детьми по обоюдному согласию не бывает, с детьми – это уже насилие. С животными? А это как? То есть серьезно? Так бывает? Ну надо же… а что, женщин в мире мало? Мужчин на худой конец? Ну не позарился на тебя никто, есть же в конце концов и бордели, в том числе и недорогие. Нет, ну до чего человек может додуматься – с животными… А с какими?
Лена о зоофилии имела смутные представления, пожалуй, только слово и знала, так что они взялись догадываться сами, не опуская физиологических деталей. Она спрятала полыхающее лицо на груди шута, а он, мерзавец такой, ласково поглаживая ее по спине, как ни в чем не бывало участвовал в разговоре. Правда, это им быстро надоело, они вернулись к традиционной и естественной связи мужчин и женщин. Надо признать, пошлятины они не несли, сальностей не говорили – они уважали женщин. Лена притихла. Ей было хорошо. В руках шута всегда было хорошо. Гад Гарвин идиллию
– Аиллена, ответь на один вопрос, пожалуйста.
– Смотря на какой, – состорожничала Лена.
– Э, нет, – обиделся Маркус, – давай отвечай. Если он что лишнего скажет, я ему лично в зубы дам.
– Без тебя справлюсь, – мягко сказал шут, – и получится у меня лучше.
– А у меня – еще лучше, – поддержал Милит. – Только что уж такого он может спросить, чтоб в зубы?
– Ну ладно, придется рисковать зубами, – вздохнул эльф. – Однако ответь все же. Ты всерьез считаешь таким ужасным, что в твоей жизни был не только шут, но и Владыка, и Милит?
Не отрываясь от своего щита, Лена отчетливо ответила:
– Я бы предпочла, чтобы в моей жизни был только шут. Прости, Милит.
– А что прощать? – удивился тот. – Будто я не знал. Но шута не было, а я был… Ты же сама меня выбрала, а могла бы и Маркуса или кого-то другого… хоть и Владыку.
– Лучше уж тебя, – спокойно сказал шут, – потому что Владыка бы ее просто утешал, думая о своем, а ты любил. Ей не хватало любви, а утешителей хватало. Лена, не ворчи. Я прав. И очень хорошо, что ты выбрала именно Милита, и именно потому, что он любил.
– Это было лучшее время в моей жизни, – мечтательно произнес Милит. – Лучшее. Я вообще не верил себе. И тебе. И миру. Даже думал иногда: наверное, я просто сошел с ума и мне все мерещится.
– Мерещится… даже мне спать порой не давал, – проворчал Маркус, – если вдруг дверь неплотно была закрыта.
Стыд какой… никогда не повернусь, никогда не посмотрю им в глаза, и что хотят, то пусть и делают.
– Аиллена, но вопрос-то был не в этом. Вопрос вот какой. Чего бы ты ни хотела, но были и Владыка, и Милит. Но разве не именно это – Владыка и Милит – убедило тебя в том, что никого, кроме шута, ты не хочешь? Разве тебе не лучше с ним? Разве не с ним ты счастлива без сомнений, без колебаний «а что было бы, если…»?
– Я и так знала, что никого не хочу, кроме него… то есть никакого другого мужчины мне не надо... то есть…
– То есть во всех отношениях, – перебил Гарвин, – а вовсе не только в постели. Это понятно. Уж возможностей у тебя было – только мигни, но ты даже взгляда заинтересованного ни на ком не останавливала. Но Аиллена, не будь Милита, останавливала бы. Уж прости, я видел, что Милит тебе нравится.
– А кто не видел? – фыркнул Маркус. – Иначе бы шут шею гусем не вытягивал и на Милита не кидался, как… ну в общем понятно. Делиена, помнишь, как Милит тебя целовал в палатке, а ты его с шутом перепутала? Скажешь, совсем-совсем не понравилось? Не верю.
– По морде ты мне тогда хорошо дала, – еще более мечтательно проговорил Милит. – А я тогда понял: вот пусть что хочет делает, как хочет гоняет, пусть морду бьет, только бы еще раз поцеловать… Ты не представляешь себе, Маркус…
– Да? – усомнился Маркус. – Было дело, целовала… Правда, с целью полезности – силы дать. Но мне все равно очень понравилось.
– Не я вам понравилась, а магия. Я и целоваться-то не умела.
– Не умела, это точно. Я еще подумал: ну что за мужики тебе попадались, что ты даже целоваться не любишь. Болваны какие-то. А насчет магии… Делиена, я не знаю. Может быть. То есть у меня и у Милита – может быть.
– Магия магией, но я…
– Ты ее любишь, это ясно, – отмахнулся Маркус, – но посмотрел бы ты, такой красавчик, на нее, если б она не дала тебе силу поцелуем?
Милит был честен.
– Не знаю. Может, мне хватило бы и того, что она пришла за мной в Трехмирье. А потом… Холодно, мокро, дождь, я голый валяюсь на тонком плаще, то место, где только что ухо было, болит, рану в боку просто рвет, я знаю, что там уже воспаление от горчанки началось, что умираю и в любом случае мне не больше двух дней осталось, а тут она мне строго так говорит: «Обними за шею, руку за воротник просунь, чтоб кожи касался» – и кладет руку мне на грудь. Я, знаете, ошалел. Подумал, с ума баба сошла. Ну так все равно умирать веселее, помня не то, как собака слопала твое ухо, а то, как ты женщину целуешь. Сила или не сила, неважно. Она хотела мне помочь. Спасти меня. Да еще таким приятным способом… И вкус ее губ… В общем, несмотря ни на что я… ну как бы выразиться, чтоб она от ужаса не умерла…