Принуждение, капитал и европейские государства. 990- 1992 гг
Шрифт:
Тогда тайский опыт был исключительным. Но теперь многие другие государства догнали Таиланд. Применяя критерии, сходные с теми, которыми оперировал Рут Сивард, Талукдер Манирузаман (1987: 221–222) подсчитал (для 61 государства третьего мира), сколько лет из всех лет независимости они имели военное (1946–1984) правительство. Вот какая получилась картина:
80–100%: Китай/Тайвань, Таиланд, Сальвадор, Никарагуа, Алжир, Египет, Заир, Бурунди, Сирия;
60–70%: Парагвай, Судан, Верхняя Вольта, Аргентина, Бенин, Центральноафриканская республика, Того, Экваториальная Гвинея, Гватемала, Ирак, Народная Республика Конго, Мали, Бирма, Республика Корея, Бразилия, Сомали, Бангладеш, Арабская Республика Йемен;
40–50%: Нигерия, Пакистан, Перу, Гана, Индонезия, Гренада, Гондурас, Мадагаскар, Боливия, Панама, Доминиканская республика, Ливия, Кампучия, Суринам, Республика Нигер.
Манирузаман упустил особый случай Гаити, где семья Дювалье не только приняла военные
По мере того как распространялся военный контроль, все больше учащались в третьем мире государственные перевороты. На рис. 7.2 мы постарались отразить эти наши основные соображения: с 1940–х гг. в мире количество попыток военных государственных переворотов возросло с 8–10 (причем только половина из них были удачны) до вдвое большего числа в 1970–х гг. (при том же соотношении удачных и неудачных). В отличие от гражданских войн, государственные перевороты обычно происходят без открытой их поддержки извне. За 40 лет иностранные государства только в 7% всех государственных переворотов совершили интервенции с целью их поддержки, и в 4% случаев для того, чтобы не позволить совершиться новому (David, 1987: 1–2). Эти цифры, без сомнения, свидетельствуют о том, что почти 90% государственных переворотов в мире совершаются без сколько–нибудь значительной иностранной интервенции.
Рис. 7.2. Военные государственные перевороты, 1944–1987 гг.
Отчасти учащение государственных переворотов объясняется тем, что умножилось число независимых государств. На рис. 7.3 количество попыток государственных переворотов и удавшихся (переворотов) сопоставлено с числом членов ООН год за годом, демонстрирует, что частота таковых переворотов на государство была выше до вступления многочисленных азиатских и африканских государств в 1960–е гг., а затем она снизилась. Рисунки 7.4 — 7.6 детализируют, что происходило в Латинской Америке, на Ближнем Востоке, в Азии — государственные перевороты совершались с самой разной частотой: от в среднем одного переворота в год на каждые 3 государства до примерно 1964 г., и затем количество их устанавливается на уровне одного переворота в год на 5–10 государств. В Африке, однако, не было ни одного государственного переворота, пока там продолжался период европейского контроля, а затем с 1959 г. их стало больше, чем где бы то ни было в третьем мире. Возрастающую частотность государственных переворотов нельзя рассматривать как статистическую иллюзию. Напротив, это значит, что государства по вступлении в ООН после 1960 г. стали особенно уязвимы для военных государственных переворотов, Явилось ли сокращение попыток переворотов и количества успешных попыток после 1980 г. следствием определенных изменений, нам еще предстоит выяснить. До тех пор общим результатом изменений после Второй мировой войны было решительное увеличение независимых государств в мире, находящихся в той или иной степени в руках военных. Цифры, приводимые Манирузаманом, показывают, что возвращение к гражданскому правлению (после военного) происходило реже, чем военные государственные перевороты на всех этапах за 1946–1981 гг., так что к 1982–1984 гг. установился средний показатель: 6 переворотов каждый год. В Латинской Америке переход контроля над государствами к гражданским лицам произошел, кажется, после сокращения частоты военных государственных переворотов (что само по себе было результатом установления более или менее стабильного военного режима), начавшегося в 1960–е гг. После Второй мировой войны Латинская Америка прошла в своем развитии три стадии: период постоянной борьбы за государственную власть, результатом чего стала безусловная милитаризация (1945 — начало 1960–х гг.), период относительно стабильного военного правления (1960–е — конец 1970–х гг.) и период частичного сокращения власти военных (после 1980 г.). Поскольку уже не раз преждевременно заявляли о переходе власти к гражданским лицам в Латинской Америке, мы и сейчас не уверены, что продолжится движение, начатое в 1980 г. (Rouquie, 1987: 2–3). Во всяком случае, государства в Азии, Африке и на Ближнем Востоке, кажется, несколько успокоились с введением довольно стабильных форм военного правления; до сих пор сокращение числа государственных переворотов не свидетельствует об освобождении от контроля военных.
Рис. 7.3. Государственные перевороты на 100 государств, 1944–1987 гг.
Рис. 7.4. Попытки государственных переворотов на 100 государств, Африка 1944–1987 гг.
Рис. 7.5.
Рис. 7.6. Попытки государственных переворотов на 100 государств, Азия и Ближний Восток 1944–1987 гг.
После Второй мировой войны государства третьего мира сильно милитаризировались, и, за исключением Латинской Америки, другие страны (третьего мира) не обнаруживают надежных признаков, что это движение повернулось вспять, уступая дорогу процессу перехода власти к гражданским лицам. Так что миру есть о чем беспокоиться: не только потому, что наши старые представления о «возмужании» со временем национальных государств оказались неверными, не только из–за угрозы, что война в третьем мире будет с применением ядерного оружия или приведет к конфронтации великих держав, но также потому что военный контроль и насилие государства против граждан неотделимы друг от друга.
Остановимся на официальном насилии против граждан в форме пыток, жестокости, похищений и политических убийств. В третьем мире в целом, согласно исследованиям Рут Сивард, половина контролируемых военными государств «часто» прибегает к насилию против своих граждан, причем из невоенных государств так поступают только пятая их часть. Эти различия сильнее в Латинской Америке, на Ближнем и Дальнем Востоке, чем в Южной Азии и Африке. Гораздо чаще встречаются ограничения права голоса в военных государствах третьего мира, чем в невоенных. В этих соотношениях легко увидеть причинно–следственную связь: когда военные захватывают власть, сокращаются права граждан и права человека. И всякий, кто высоко ценит политическое представительство и защищенность граждан от злоупотреблений государственной власти, должен обеспокоиться милитаризацией в мире.
Как военные захватывают власть?
Если после столетий перехода власти к гражданским лицам в системе европейских государств государства, присоединившиеся к системе недавно, теперь двигаются к военному правлению, чем объясняется такое развитие? Конечно, в условиях разнообразия устройства государств третьего мира одно–единственное объяснение не прояснит нам в деталях переход к власти военных в каждой отдельной стране. Так, Самуэль Декало считает, что отнюдь не силой и сплоченностью военных «Черной Африки» (sub–Saharan) объясняется их исключительная склонность бороться за власть в национальных масштабах. Напротив, заявляет он, «многие африканские армии состоят из ограниченного круга отдельных вооруженных формирований, связанных в первую очередь отношениями клиент—патрон с группкой соперничающих между собой офицеров разного ранга, кипящих самыми разными корпоративными, этническими и личными заботами» (Decalo, 1976: 14–15), причем соперничество внутри этих объединений толкает их на попытки государственных переворотов. В то же время Максвелл Овусу (1989) считает, что государственные перевороты в Гане после получения ею независимости принадлежат долгой традиции народных восстаний против недостойных вождей. Рут Колье указывает к тому же, что африканские военные чаще захватывают власть в государствах, где одна фракция навязала однопартийное правление остальным или где с получением независимости установилась многопартийная система, представляющая многочисленные народности, а не там, где доминирующее положение одной партии выросло из электоральных побед еще до получения независимости (Collier, 1982: 95–117). Сосуществование многочисленных цепочек клиент—патрон и этническая раздробленность, по–видимому, делает африканские государства уязвимыми для захвата власти военными, но только в границах, определяемых национальными коалициями и партиями.
Такое объяснение не очень подходит для большинства стран Южной Азии, Латинской Америки и Ближнего Востока. Что касается Латинской Америки, приведем мнение Дж. Самуэля Фитча (J. Samuel Fitch): «Все больше согласия отмечается в отношении того, что именно является условием военных государственных переворотов. Государственные перевороты происходят тогда, когда военные офицеры считают, что налицо имеется кризис. Волнения в обществе и враждебность общества по отношению к правительству, угрозы институциональным интересам военных, когда гражданские президенты нарушают конституцию, когда очевидно, что существующая администрация не может справиться с серьезным экономическим кризисом, или когда знаменитая «коммунистическая угроза» отягощает ощущение военными кризиса. На отдельных офицеров могут влиять личные связи и личные амбиции, но решение о том, чтобы устроить военный государственный переворот обычно является институциональным решением, отражая коллективное мнение высших чинов вооруженных сил в целом о действиях правительства» (Fitch 1986: 27–28).
Теперь мы постараемся установить (в масштабах всего мира) те условия, которые облегчают переход к власти военных или делают его более возможным, а затем обратимся к реальной истории государств и регионов для исследования действительных путей, ведущих к гегемонии военных. На ум приходят три возможности.
Во–первых, в странах третьего мира часто могли оказываться неэффективными возглавляемые гражданскими лицами институты, так что военные берут на себя руководство этими учреждениями. 23 года назад один западный политолог, заметив все возрастающее вмешательство армий в гражданскую политику в Третьем мире, склонялся именно к этому объяснению.