Принятие

Дельсат Владарг

Наверное, действительно папа умер из-за меня, и теперь меня будут за это наказывать всю жизнь. Папочка… как все вернуть? Как сделать, чтобы этого не было? Я не помню уже, что было в тот день, но почти уверена уже, что все случилось из-за меня… И теперь очень злые, страшные люди будут мне за это мстить. И за папочку, и за мамочку, пока я не перестану быть плохой…

– Ты не явилась на завтрак, – слышу я за спиной страшный голос воспиталки. – Наверное, я тебе вчера плохо объяснила!

Меня хватает грубая рука, но я пугаюсь так сильно, что становится больно в груди,

и в следующее мгновение осознаю себя в щупальцах Крахи. Она требовательно смотрит на Арха, и тот складывает щупальца в знаке согласия.

– Малышку забьют, – озвучивает она, прижимая меня к себе. – Мы обязаны это сделать.

– Хорошо, – соглашается с ней Арх. – Малышка, запоминай…

Он очень не хочет что-то делать, но рассказывает мне, как правильно поступить. Я должна оказаться вне комнаты, где-нибудь на улице, а потом сделать что-то непонятное, потому что я совсем не понимаю, что при этом случится, но послушно все-все запоминаю. Он гладит меня щупальцем и повторяет несколько раз, что именно надо делать и как.

– Юная творец использует силу своего дара, – завершает Арх свою речь. – Это значит, что у нее долгое время не будет хватать сил пробиться к нам. Не пугайся этого, малышка. Если все получится, ты будешь в безопасности.

– А если нет? – тихо спрашиваю я, но в ответ оказываюсь прижатой к Крахе.

Она ничего не говорит мне, только гладит и еще прижимает к себе сильно-сильно, отчего я успокаиваюсь. Я готова сделать то, что мне сказали, потому что во сне я хорошая девочка, а хорошая девочка должна слушаться. Теперь мне только проснуться надо и попасть куда-нибудь вне комнаты. Я стараюсь это сделать, но у меня не получается, отчего я удивляюсь, конечно.

– У меня не получается, – жалуюсь я Крахе.

– Значит, ты не спишь, а происходит что-то другое, – отвечает мне Арх. – Надо подождать.

Подождать я согласна, даже очень согласна, потому что тогда я смогу еще немного понаслаждаться лаской и мне не надо будет сдерживаться, чтобы не кричать от постоянной боли. Мне не нужно будет пугаться из-за людей вокруг, и я улыбаюсь. Пусть подождать надо будет совсем немного, а потом все опять будет плохо, но пока…

***

Я открываю глаза в темноте. Воздуха, кажется мало, но мне нужно выбраться. Раз я лежу, значит, получается, ночь? Я тянусь руками, чтобы нащупать коляску, но упираюсь ими в стенку, и надо мной тоже стенка, и с другого бока… Я что, в ящике? Попытавшись закричать, понимаю, что могу только хрипеть, что произошло? Где я? Что со мной? Страшно так, что я ничего не соображаю.

– Закапывайте эту мерзость! – слышу я, и что-то ударяет сверху.

Это что, меня в землю зарывают? За что? Нет! Я не хочу! Не надо! Я хриплю, пытаюсь стучать, но все без толку, и тогда я вспоминаю слова Арха. Я не могу выйти на улицу, но у меня нет выбора. В минуту наивысшего страха я начинаю проговаривать шепотом то, что мне сказали, двигать руками, изображая показанные мне жесты, и представлять, что тепло утекает в руки. В первые мгновения ничего не происходит, но потом все вокруг будто взрывается. Я слышу крик, полный боли, кажется, это Варвара Александровна,

но я не знаю… Мне страшно, жутко просто, и я очень хочу туда, где нет людей!

Внезапно становится темно, и я падаю на острые камни, только сейчас сообразив, что одежды на мне никакой нет. От новой боли я хриплю, но дышу, потому что раз есть камни, то я не в ящике больше. Может быть, здесь нет людей? Я так надеюсь на это, что тихо начинаю хныкать, насколько вообще выходит у меня сейчас. Значит, у меня получилось? Значит, я совсем уже не там, где меня хотели… убить именно так?

Я хныкаю, потому что плакать не получается, мне очень больно, но при этом совсем не страшно, потому что я людей не вижу. Глаза постепенно начинают что-то различать – какие-то груды камней, и все. Сейчас я доплачу, успокоюсь и поползу, чтобы спрятаться.

– Гин, стой! – слышу я тетенькин голос. – Тут ребенок!

– Хумансы небось замучили, – отвечает ей какой-то дядя. – Оставь ее, пусть покоится с миром.

Но тут что-то происходит. Меня подхватывают на руки и бережно прижимают к себе, куда-то унося. Я очень боюсь того, что это опять люди, хоть они меня и не бьют. Не понимаю, где я и кто эта тетенька, а она меня, по-моему, спрятать хочет, так это выглядит. Мы вдруг оказываемся в каком-то коридоре, но я уже устала бояться, поэтому решаю – будь что будет.

– Тише, тише, маленькая, – говорит эта тетенька, бережно прижимая меня к себе. – Не дай Адиан, увидит кто…

Арх говорил, что я буду понимать каждого в том «мире», куда приду. А вот почему – не сказал, но я об этом потом подумаю. Сейчас мне совсем не думается, потому что я очень сильно напугалась, и еще больно мне… Тетенька несет меня куда-то, потом поворачивает, что-то шипит, и я вижу маленькую комнату. Ну как моя комната в интернате. Кровать тут одна, и стены серые. А она, та тетенька, что принесла меня сюда, поворачивает в сторону, кладя меня затем на что-то холодное и очень твердое.

– Вся в крови… – шепчет тетенька. – Я тебя помою, постарайся не кричать.

Тут есть свет, поэтому я вижу, что тетенька выглядит совсем как человек, – ну почти. У нее на голове ушки, как у кошечки, только маленькие и пушистые на кончиках, а еще носик не как у людей. Значит, она не будет меня мучить. Я даже улыбаюсь, несмотря на то, что очень больно.

– Я не буду кричать, – хриплю ей в ответ. – Потому что ты не людь.

– Потому что я не хуманс, – повторяет она за мной, иначе называя людей. – Звери просто…

Она начинает меня мягко мыть из шланга, а я вижу, что вода красная, потому что от крови. Наверное, Варвара Александровна меня сильно побила, пока я была у Крахи в щупальцах, а потом подумала, что убила, и решила закопать. Крови много, а тетенька, которая не людь, меня моет и всхлипывает. Ей меня жалко, а я хочу ее успокоить, поэтому тянусь рукой, чтобы погладить, но тут замечаю, что и рука у меня в крови, как будто ее резали. Может быть, меня в мясорубку хотели засунуть, а я не влезла, потому что большая ведь уже девочка? Я задумываюсь об этом, не обращая пока внимания на режущую боль, возникающую время от времени.