Природа 1917 №11-12 (журнал "Природа")

Коллектив авторов

Между тем, события в центре Франции понеслись вскачь, потоки крови полились на берегах Луары, где в схватке встретились люди самозваного короля и наскоро слепленная из Национальной Гвардии народная армия, которую собрало Временное правительство во главе с принцем Эгалитэ, которое в свою очередь назначили Генеральные Штаты, погрязшие в пустой говорильне. Сражение закончилось с самыми печальными последствиями для Парижа. У принца Конти войсками руководили профессиональные офицеры, у «штатовцев» — вчерашние адвокаты. Обе стороны были преисполнены энтузиазма, но опыт победил с разгромным счетом.

Казалось, дни Генеральных Штатов и его Временного правительства сочтены. Принц Конти отправил ультиматум: незаконный парламент

распустить, заложников из Тюильри освободить, встретить нового короля с поклонами, и тогда всем выйдет полная амнистия, но это не точно. Испуганные парижане тут же вспомнили обо мне, о том, что я готов дать хлеба, о том, что я враг абсолютизма и никому не навязываю свою волю (с чего они это взяли?). Прибывшая в Страсбург делегация депутатов парламента привезла с собой обращение ко мне жителей Парижа и Генеральных Штатов с мольбой о помощи и спасении.

Мы приступили к переговорам, ибо я сразу обозначил свою позицию: даром — за амбаром!

— Государь, народ Франции никогда не забудет вашего великодушия! — патетически восклицал глава делегации, бывший посол короля в Петербурге, Дюран де Дистрофф. — Вы накормили наших солдат, накормили эльзасцев. Спасите нас, голод — вот источник нынешнего хаоса.

Маршал Сен-Жермен, присутствовавший в зале для переговоров, еле сдержал смешок — он уже имел удовольствие меня отчасти раскусить. Я не подвел его ожиданий. Приказал принести блюдо с горой золотых монет.

— Ешьте! — обратился я к делегации.

Они испуганно посмотрели на гору золота и ничего не поняли.

— Не съедобно, да? Нужно зерно, а еще лучше мягкие булки. Вот тогда вы бы не разглядывали с удивлением мое угощение. Хорошо, попробуйте выстрелить хоть одной монетой из ружья. Тоже не выйдет? А ведь вы хотите от меня не только хлеба, но и защиты от принца Конти.

— Мы поняли, сир!!! Вы хотите денег за ваши услуги. Франция готова заплатить. Но мы разорены войной и беспорядками.

— Неправда! У вас есть духовенство, столетиями жировавшее за счет народа. Отнимите его богатства и отдайте мне! Возьму золотом и землями под военные базы.

Делегаты ахнули. Церковь во Франции владела десятью процентами всей земли, в ее закромах чего только не было. Речь шла о фантастической сумме, но я вовсе не горел желанием копировать Александра I, выставившего себя полным лохом, после того как «благородно» простил Франции разорение России во время наполеоновского нашествия.

— Господа! На Дунае стоят караваны барж с зерном из Венгрии, а в Германии склады ломятся от запасов картофеля. Все это уже через месяц-два будет во Франции, если мы договоримся.

Мы приступили к долгим торгам, и видит бог, с аристократами мне было бы легче договориться, чем с этими представителями третьего сословия, готовым удавиться за копейку.

* * *

Весенний ветер Кале оказался непривычно острым после сырой, слякотной осени Саксонии и промозглой зимы Польши и Пруссии. Он продувал насквозь, несмотря на плотный суконный мундир, и нес с собой горьковатый запах соли, йода и чего-то далекого, неуловимого — запах бескрайнего простора. Мы добрались до этого края земли, до самой оконечности континента, куда я стремился с момента своего возвращения, словно к некой точке сборки, месту, где можно было бы, наконец, остановиться, перевести дух и увидеть воочию границу между твердью и бездной.

Петров, мой верный Митька, со своими егерями и десятком казаков сопровождал меня, держась чуть поодаль, уважая необходимость в уединении. Они сами были измотаны рейдом по Рейну, изнурительными стычками с французами, нескончаемой фуражировкой — им тоже нужен был этот перерыв, эта возможность просто стоять и смотреть на волны, не ожидая нападения, не высчитывая дистанцию для выстрела.

Кале встретил нас настороженно, но без враждебности,

хотя за окнами иногда мелькали злые лица «патриотов» или юркала фигура в черной сутане, спешившая убраться с нашего пути и крестившаяся, будто встретила самого Дьявола. Французский гарнизон из национальных гвардейцев, состоявший в основном из местных буржуа и наскоро набранных революционерами солдат, оказался малочисленным и по большей части деморализованным. Известия из Парижа шли противоречивые — там, как докладывал мне Воронцов перед отъездом, продолжалось бойня. Революционеры, встретившие наши войска цветами, та многотысячная толпа, которая славила меня на все лады и несла оливковую ветвь перед моими марширующими по улицам Парижа войсками, теперь грызлись между собой, деля захваченное и пытаясь навести порядок в условиях тотального хаоса. Начались публичные казни аристократов, народные массы, почувствовавшие власть или ее отсутствие, захватывали дворцы и поместья — эта стихия, выпущенная из бутылки, не поддавалась никакому управлению. Мои попытки, предпринятые через полковников армии Сен-Жермена и масонов, как-то упорядочить этот процесс, направить его в минимально законное русло, оказались наивными и безуспешными. Я переоценил готовность французского народа к порядку, к самоорганизации — они хотели свободы, но не знали, что с ней делать, кроме как рушить старое и брать чужое. А на юге, как докладывали мне, снова объявились роялисты Конти, те, кто разбежался при известии о вступлении огромной русско-французской армии в Париж, но не утративших веру в короля и старый порядок — с ними шли бои, кровавые и бессмысленные. Франция превратилась в одну огромную рану, и даже победа Парижа не принесла ни мира, ни ясности. Революцию можно начать, но нельзя закончить.

Мы шли вдоль дюн, мягкий, еще холодный песок скрипел под сапогами. Весна здесь была уже полновластной хозяйкой — повсюду пробивалась свежая зелень, цвели какие-то мелкие приморские цветы, и воздух был напоен их тонким ароматом. Ла-Манш шумел ровно, монотонно, волны лениво накатывали на берег. Вдали виднелся маяк, одиноко стоявший на мысе, и силуэты кораблей, идущих по каналу — кто в Англию, кто обратно. Англия…С тех пор, как я в открытую поддержал американских колонистов и отказался передать им гессенцев внаем, Лондон разорвал дипломатические отношения. Они готовились к новой войне. Их флот, этот Ройал Нэви, который Дженкинс мне так расхваливал, дооснощался в гаванях, готовый ударить в любой момент. После разгрома французской эскадры на Балтике, англичане понимали, что на море у них остался по сути один серьезный противник — мы. И да, теперь секрет ракет уже не секрет. Их явно будут использовать против Ушакова и его галер.

Мы дошли до самой кромки воды. Я остановился, прислушиваясь к крикам чаек и шуму прибоя. Митька Петров подошел ко мне, держа в руке сверток, перевязанный бечевкой. На его лице была печать усталость.

— Ваше величество… Донесение. Из Охотска.

Я взял сверток, чувствуя его тяжесть, эту странную вещественность документа, проделавшего путь через половину мира. Октябрь прошлого года… Больше полугода в пути. От Лысова.

Мой атаман достиг берегов Охотского моря. Ставит форт. На краю неведомой земли, лицом к неизвестному океану. Объявились корабли иезуитов, и Лысов запрашивал, что теперь делать с этими «волками в овечьей шкуре». Так и написал.

Я посмотрел на послание, потом на волны, накатывающие на берег Кале. Медленно, словно совершая ритуал, о котором не подозревал, я шагнул вперед, заходя в сапогах по щиколотку в холодную морскую воду. Волны обмыли кожу, принесли ощущение ледяного, безжизненного простора. Я стоял так, чувствуя, как стынет кровь в ногах, и смотрел на Запад, чувствуя за спиной берег, который был теперь Моим, а потом мысленно перенесся через десятки тысяч верст, через весь континент, через леса и степи, горы и реки, туда, на другой берег, к форту Лысова.