Природа зверя
Шрифт:
– Ведь едут же люди, – тихо заметила женщина. – Ведь проехал же он сюда, значит, можно…
– Прорвемся, мам, – успокаивающе кивнул мальчишка. – Ничего.
Итак, «мам». Все-таки ошибся. Редкий случай полнейшего взаимопонимания меж матерью и сыном. В таком случае, вдова или и вовсе одинокая; словом, за всю жизнь никого ближе матери у парня не было, тут уж без ошибок…
– Куда тебе спешить, – укоряюще возразил владелец, кивнув в сторону окна, где за стеклом завивались непроглядные белые тучи. – Себя не бережешь – ребенка пожалей.
– Я не ребенок, – вполне ожидаемо воспротивился мальчишка. –
– Максимилиан, – одернула женщина, и парнишка насупился, умолкнув.
Мужчина в семье, мысленно усмехнулся Курт. Принимает решения, высказывает мнение, на мать не оглядывается… Стало быть, сейчас вывод был сделан верный – без отца он если и не всю свою жизнь, то, по меньшей мере, всю сознательную.
– Если речь о деньгах, – кивнул Велле, – то мы, думаю, как-нибудь столкуемся. Помогите Берте на кухне – и за стол можете не платить; изысков не обещаю, но с голодухи не опухнете. А комната у вас и без того недорогая. Поможете в хозяйстве, пока вся эта канитель – и за нее можете не уплачивать, все равно она пустая будет стоять, наплыва, как я мыслю, не предвидится… Словом, не выгоню. Что ж я, зверь?
– Мы подумаем, спасибо, – не дав высказаться сыну, отозвалась женщина, и владелец, удовлетворенно кивнув, с ободрением ей улыбнулся.
– Ты прав, – усмехнулся Курт чуть слышно. – Занятный чудак.
– Сдается мне, – возразил помощник, насупившись, – что ничего чудного в его поведении не имеется. Или, по-твоему, нормальный человек должен был распахнуть дверь и на пинках их отсюда выставить?
– По-моему – да. Разве что, он на нее просто глаз положил; тогда столь человеколюбивые устремления вполне понятны. Видел его Берту? Красавица. Аж в дрожь кидает.
– Ты невыносим, – отмахнулся Бруно. – Признать в человеке что-то хорошее ты не способен принципиально?
– А ты способен увидеть пару конопляных зернышек в куче песка?.. Человек – это злобная, завистливая, трусливая и корыстная тварь.
– А исключения?
– Исключения есть, – кивнул Курт. – Есть достойные люди, небольшая горстка, и весь цивилизованный мир их знает поименно.
– Да, в самом деле?
– Загляни в святцы. Они все там. Хотя, – сам себе возразил Курт, – и с ними не все гладко. Немалая их доля всю свою жизнь была такими же злобными и корыстными тварями, как и весь род людской, и лишь перед смертью они сотворили что-то, отчего удостоились попасть в благочестный список. К примеру, тот евангельский разбойник. Все его заслуги состоят в том, что под конец своей многогрешной жизни он сказал соседу по кресту – «а знаешь, парень, в твоих словах что-то есть». И – оп! – он в Раю. Вообще говоря, нечто подобное я вычитывал в протоколах. Его действия сравнимы с деяниями тех, кто на пороге смерти заключает договор с первым подвернувшимся созданием, которое пообещает избавление если не от мучений, то от паршивого посмертия. Парень рискнул – и не прогадал.
– И сколько народу было затащено на костер за такие речи?
– Не знаю, – передернул плечами Курт, снова занявшись завтраком. – Не подсчитывал.
– …частенько, – влетел вместе с возвратившимся Вольфом обрывок его речи. Новоприбывший кивал, слушая его с придирчивостью и на ходу дыша на руки. – Вообще, конюшня и без того теплая – на семи ж ветрах стоим, придорожное
– Я доплачу, – оговорился гость. – Топи и днем тоже, и чтоб не «бывает», а точно.
– Ну, по такой погоде я и днем туда заглядываю…
– Заглядывай чаще.
– Я не возражаю, – неуверенно отозвался Вольф, – только вот конюшня большая, прогревать по нескольку раз в день – это дело накладное; я ж не могу ее натопить исключительно подле вашего коня…
– Лошади. Ничего. Только не вздумай после впарить мне счет за якобы сожженные дрова, а все, что впрямь было затрачено – оплачу. Этой лошади цена немалая, и не только в деньгах, я вторую такую просто больше не найду, ясно?
– Всё с вашей кобылой будет в порядке, – с расстановкой проговорил Вольф, и постоялец многозначительно нахмурился:
– Надеюсь… Ну, а теперь можно и о себе. Тут, я думаю, объяснять не надо – чего-нибудь этакого и пожевать. Чего – все равно… Не возражаете, господин рыцарь?
Последние слова вояка произнес мимоходом, не особенно интересуясь реакцией обладателя цепи, и тот возмущенно шевельнул бровью, когда на скамью против него шмякнулись тяжелый арбалет и плащ, а на пол – плотно упакованный дорожный мешок, глухо громыхнувший металлом внутри.
– Дыхание жизни, – блаженно протянул заботливый владелец уникальной кобылы, вставши к очагу вплотную и вытянув руки почти в самый огонь.
– Там… – нерешительно подал голос парень от дальнего стола; девица толкнула своего возлюбленного острым локотком в бок, и тот чуть повысил голос: – Там, снаружи… как?
– Холодно, – отозвался новоприбывший просто, и парень нервно дернул плечом:
– Я понимаю, но… Как вы сумели сюда добраться? Пройти можно? Дорогу видно?
– Здесь есть дорога? – с искренним удивлением переспросил вояка и равнодушно махнул рукой: – Забудь, парень, куда б ты ни спешил. Я таких метелей за всю свою жизнь не припомню; не снег – наждак. Отойдешь от этого не иначе самим Всевышним посланного заведения шагов на десять – и назад после можешь дороги не найти.
– Но ведь вы сюда прошли, – возразил Максимилиан, мельком переглянувшись с матерью. – Значит…
– Ничего это, парень, не значит. Трактир этот я нашел вообще случаем, я и понятия не имел, что тут может обнаружиться что-то подобное; я уж смирился с тем, что до самого города так и придется тащиться сквозь пургу. Если все вы это к тому, чтоб выйти – вперед, если, конечно, надоело жить, а рука на себя не поднимается. Самоубийство, – подвел итог он, поворотившись к очагу спиной, и с наслаждением потянулся, подставляя теплу поясницу. – В чистом виде.
Глава 2
День тянулся неторопливо – нестерпимо медленно тащился сквозь время. Постояльцы разбредались по комнатам, выбредали обратно в зал, заказывая снедь и выпивку различной крепости просто от скуки; Вольф Велле, исполняя указания, трижды за день выходил в метель, чтобы натопить быстро остывающую конюшню, а сам владелец не отходил от стойки, дабы не упустить момента, когда очередной постоялец, в очередной раз соскучившись, попросит очередное блюдо или очередную кружку.