Пришедшие издалека
Шрифт:
Норвежцы в течение суток ежечасно делали астрономические наблюдения. Амундсен отметил, что солнце все время передвигается на одной и той же высоте.
Три дня провели они на полюсе. Оставшихся шестнадцать собак поровну поделили Хансен и Вистинг. Сани Бьолана вертикально поставили в снег — как веху. Пищи достаточно на полмесяца, а за это время они, конечно, пополнят свои запасы из путевых складов.
17 декабря, готовясь в обратную дорогу, победители устанавливают коричнево-серую палатку, искусно сшитую парусным мастером Ронне. Ее бамбуковый шест наращивают еще одним стволом. На четырехметровой высоте ветер колышет норвежский флаг и вымпел с яркой надписью «Фрам».
Амундсен оставляет внутри палатки
Какая недобрая сила толкнула признанного миром полярника, считавшегося преемником Нансена, на поступок, столь обидный для английских исследователей и не возвышающий его самого?! Что надоумило Амундсена избрать такой способ выражения своего торжества над соперниками? Видимо, ему не свойственно было представлять себя на месте другого человека. А ведь самолюбивому и тщеславному норвежцу явно не пришлась бы по нраву роль посыльного; его, надо полагать, разъярило бы поручение доставить рапорт англичан в резиденцию их короля, если бы те раньше достигли полюса… Но. дело сделано, и Амундсен выискивает соображения, чтобы предотвратить неприятную для него реакцию общественного мнения, а, быть может, заодно убаюкать свою совесть. Очень сомнительно, что он допускал вероятность гибели всей героической пятерки норвежцев на обратном пути, однако в книге «Южный полюс» Амундсен изложил именно такую версию: «Ведь дорога домой была далекая, и могло случиться много такого, что лишило бы нас возможности самим сообщить о своем походе».
Победители проводят последние часы в сердце Антарктиды. Поочередно входят они в маленькую палатку и расписываются на доске, прикрепленной к шесту. За обедом Бьолан произносит приветственную речь и вынимает туго набитый портсигар:
— Не угодно ли на полюсе сигару?
— Молодчага, Уле! Ну и хитрец! Всю дорогу молчал о таком сокровище!..
Бьолан отдает портсигар Амундсену:
— На память о полюсе…
Прощай, Пульхейм! В путь, на север, к Фрамхейму!
Собаки бегут резво, словно понимая, что возвращаются домой. От гурия к гурию отряд движется как бы вдоль километровых столбов европейского шоссе. Знакомые места: массив Нильсена, тесная компания гор Хансена, Вистинга, Хасселя и Бьолана, «Чертов танцевальный зал», который удается обойти… А вот и «Чертов ледник», отнявший у них немало сил, горы Нансена и Кристоферсена, ледник Хейберга с его уступами… Норвежцы опустошают путевые склады, на Войне забирают все мясо, находят свое проветрившееся белье.
Снежная поверхность будто отполирована. Лыжники и собаки мчатся неутомимо, а ведь уже третий месяц они в походе. Передовым бежит Бьолан, подгоняемый упряжкой Хансена. Вистинг приладил к саням парус и не отстает от первого каюра. Амундсен и Хассель поспевают за товарищами.
Вершина Бэтти. Как и на других складах, здесь все в полном порядке; только пеммикан прогорк под солнцем. На сани переносят запасы продовольствия, геологические образцы; часть старых вещей бросают.
— Построим большой каменный гурий, оставим в нем короткую записку о нашем походе, керосин и спички, возможно, эти предметы кому-нибудь пригодятся,- предложил Амундсен.
Истекал январь 1912 года. Счастливые, радостные, торжествующие, пятеро норвежцев приближались к Фрамхейму. Путь до полюса занял пятьдесят шесть суток, а обратно они домчались за тридцать девять со средней скоростью около 35 километров в день.
Рано утром 25 января отряд остановился у дверей дома. Зимовщики крепко спали. Стубберуд, сквозь сон расслышав грузные шаги, вскочил с койки и вытаращил глаза. Они! С иссеченными лицами, грязные, обносившиеся… Проснулись остальные трое.
— Где «Фрам»? — спросил Амундсен.
— Прибыл
Стоило ли спрашивать, если глаза пятерых убедительно говорили: да, мы победили!
ПРИШЕДШИЕ ИЗДАЛЕКА
Человек способен жить и терпеть ради будущего.
И ничего не ведая о положении соперников и не ожидая убийственного удара, англичане продолжали поход к центру Антарктиды. «Идти своим путем и трудиться по мере сил, не выказывая ни страха, ни смущения»,- так писал Роберт Скотт в феврале 1911 года, узнав о внезапном появлении норвежцев; так и действовал благородный исследователь.
2 декабря. 83-я параллель. Два перехода до ледника Бирдмора, если стихии не проявят свое коварство. В глубоком снегу пони обессилели, их лыжи полопались, фураж кончается. Что ни день, одна из лошадей идет в пищу людям и собачьим упряжкам. Без особого сожаления застрелили «чертенка» Кристофера. Боуэрс молчаливо выслушал приговор, объявленный его пони Виктору, и безнадежно махнул рукой; товарищам странно было видеть Пташку нахмуренным. Мяса Виктора собакам хватило на пять кормежек.
— Я восторгаюсь работой упряжек, Мирз, они работают прекрасно,- сказал Окотт.- Но… можно ли хоть несколько увеличить их нагрузку?
— Уверенно! Собаки сыты. Только бы не подвела погода.
— Уайлд из шеклтонской партии писал в декабре, что впервые за месяц пути не может отметить хорошую погоду. А у нас наоборот, и все же мы не потеряли ни одного дня… Поглядите, как быстро тает падающий снег. Что в вашей палатке?
— Если не похолодает, у нас будет словно в половодье.
— Большая неурядица в атмосфере… Повторяю, Мирз, собаки — прелесть. Надеюсь, они хорошо помогут нам на Бирдморском леднике.
— Там шеклтонской партии крепко досталось!
— Да, им выпало немало тягот…
Дойти до ледника в намеченный срок не удалось: ночью на 5 декабря пурга, тормозившая отряд, залютовала с невиданной мощью. Завыл ветер, гоня клубящиеся тучи снежной пыли. Сугробы поднялись выше палаток, скрыли сани. Защитные валы не спасают жалких кляч; только головы, костистые едины и обледенелые хвоста торчат из снега. В двух шагах ничего не разглядеть.
— Бездна уныния! — сказал Скотт приунывшему Отсу, забираясь в спальный мешок, чтобы в привычном положении поведать горести дневнику.- Никто не ждал такой беды в декабре, лучшем месяце для путешествий в глубь материка. Но счастье еще может повернуться к нам.
— Фатальное невезение,- пожал плечами Титус.- Впрочем, не терплю я таких ходульных выражений ни в живой речи, ни в литературе.
Скотт улыбнулся. Своеобразный человек Отс, сколько в нем противоречий! Когда-то думалось, что это замкнутая, самодовольная личность с ограниченными интересами типичного кавалерийского офицера: лошади, парады, привилегированная армейская компания, скачки на Аскотском ипподроме и в Гудвуде, флирт в своем обществе, танцовщицы, покер… А экспедиция приобрела не только превосходного знатока лошадей, но — что несравнимо дороже — настоящего товарища, самоотверженного, с широким кругозором, маскирующего некоторую застенчивость напускным пессимизмом или бравадой. Скотт не забыл, как этот офицер шикарного драгунского полка и кто-то из зимовщиков развлекались чехардой, перескакивая через мебель в столовой. Помнит остроумные реплики и лекции Титуса, его афоризмы… Положительно, неинтересных людей нет. У самого заурядного, на первый взгляд, человека может раскрыться сверкающая, ослепительная Душа…