Пришельцы и единороги (Городские легенды)
Шрифт:
– Дима, – сказала в телефоне Чепрунова, – а давай поженимся. Чтоб на всю жизнь.
– Всю жизнь ругаться? – спросил Дима.
– Я же сказала – не буду больше!
– Вообще-то это я должен был сделать тебе предложение, – сказал Дима. – И не по телефону.
– Кто успел, тот и съел, – объявила Варвара.
Дима вдруг
– Что с тобой? Ты умираешь?
– Почти. Приходи скорей. Я что-то совсем замерз.
– Бегу!
Варвара отключилась и, видимо, бросилась одеваться. Она всегда проявляла чудеса расторопности, когда принимала какое-нибудь решение и наступала пора практических действий. А вот в жизненных теориях Чепрунова слабовата. Иной раз по суткам мучается, соображая, как лучше поступить.
Дима, кряхтя, навалился на свою опору, чтобы попытаться встать. Снежная шапка свалилась с гладкой поверхности, и открылась черная голова статуи – одной из десятка, что украшают парк. Статуя изображала молодую девушку, сидящую с блокнотом для зарисовок. Юная художница задумчиво чертила в блокноте карандашом, почти не глядя в свой рисунок. Диме нравилась эта статуя. Раньше она стояла в другом месте, возле пруда, но после начала реконструкции ее перенесли чуть подальше. Красно-белая лента, которой отгораживали опасные участки ремонта, была обмотана у девушки вокруг шеи, обрывок той же ленты болтался на соседнем дереве. Видимо, порванная лента показывала местонахождение ямы, в которую вчера угодил Дима.
Эта лента убедила Диму больше всего. Теперь он уже не сомневался в том, с кем вчера разговаривал и кто согревал его ледяной ночью. Он наклонился и разгреб снег, очищая блокнот для зарисовок. На бронзовой страничке отчетливо видны были мультяшные собачки.
Дима тихо, счастливо вздохнул, провел рукой по бронзовой щеке статуи, и ему показалось, что лицо девушки
И тут на него, буквально из небытия, вихрем сверхъественной витальности налетела Чепрунова:
– Что с тобой? Ты цел? Ухо не болит?
«Надо же, помнит, оказывается, что у меня было ухо отморожено!» – поразился Дима. Чепрунова всегда представлялась ему особой достаточно безразличной к болезням окружающих, однако ж вот тебе!
– Варька, я чуть не помер, – честно просипел Дима. – И ты – самая лучшая, правда. Не знаю, что на меня нашло. Я люблю тебя.
Она длинно всхлипнула.
– Идем. Я чайник поставила. Пока мы ходим, как раз закипит.
– Пока мы ходим, он как раз расплавится, – сказал Дима. – Я вывихнул ногу. Или даже сломал.
Валькирия велела пострадавшему «навалиться» на нее «всей тушей», и они похромали прочь, в сторону дома.
Бронзовая девушка в пушистой шубке тихо смотрела, как мультяшных собачек в ее блокноте заносит стылой предрассветной поземкой. Она знала, что там, под белым покровом, страница перевернется, и блокнот вновь застынет на рисунке несуществующих цветков.
Парк лежал под толстым слоем снега: в ожидании весны притаились трудяги-аттракционы, спряталась под лед протока-«Темза», сберегая в илистом дне зародыши будущих ленивых кувшинок; голыми колами торчали стойки для зонтиков в летних кафе, впавших в обычную сезонную спячку; молчала музыка из киосков; клумбы стали как глазетовые младенческие гробики и точно так же навевали мысль о сахарных ангелочках. Александровский парк погрузился в зиму, как в перину, чтобы с наступлением весны расцвести всеми своими чудесами – аляповато-пестрыми и, несомненно, доступными для любого человека, даже с самым скромным достатком.