Прискорбные обстоятельства

Полюга Михаил

А что же Арапов? Как и не было никакого Арапова, словно сквозь землю провалился этот Арапов. Может быть, привиделся, думаю я в поисках успокоительной отдушины, может, это проклятый февраль своим нежданным снегопадом навеял на меня необоримую душевную смуту? Но тогда… так бывает, по правде говоря, когда крыша едет. А ведь едет голубушка, как едет!..

Экая мерзость, или попадалось слово еще гаже: экая мерехлюндия!

5. Мост

Однако нехорошо, не по-доброму устроена наша жизнь. Какой-нибудь сумеречный дурак

изрек бы: непредсказуемо, – но мне судьба представляется распечаткой электрокардиограммы, где взлеты и падения означают жизнь, прямая же адекватна смерти. Все хорошо бывает только при отключенном сознании, в психиатрической больнице, в тесно очерченном пространстве – да и там вдруг захочется чего-то эдакого, какого-нибудь аленького цветочка. Но с другой стороны, неудовлетворенность, неприятность, беда для человека – некий жизненный стимул, позыв к движению, необходимость выказывать сопротивление, стремиться дальше и дальше.

Внезапно я представляю себя абсолютно счастливым, без желаний и огорчений, беспечальным дауном, и содрогаюсь – как если бы заглянул в зазеркалье, а оттуда глянуло мне в глаза нечто…

«Вот и хорошо, – говорю я себе с напускной бодростью, – вот и прекрасно! Пошла полоса спада. Вывод: надо поменьше спать! Какой, к черту, февраль! Немедля встряхнуться, прогнать по телу кровь! А то ведь не повернуть уже головы – в затылке треск, в позвонках соли; суставы ноют – из организма спиртным и лекарствами вымыт кальций. Ну уж нет, как говорят в Бердичеве, не дождетесь!..»

По покатой, скатывающейся к мосту через реку аллее я направляюсь неведомо куда – нагружаю ноги, точно в них одних для меня сейчас спасение. Но ступать твердо и решительно не удается: подошвы скользят и разъезжаются, так что несколько раз я едва не взлетаю кверху башмаками. На мост меня выносит на предельной для моего возраста и комплекции скорости, я принужден хвататься по пути за перила и притормаживать, чтобы не стать – господи спаси! – подобием шара для боулинга и не покатиться, перемежая ноги с руками…

– А-а, чтоб тебя!..

Мост высок и длинен, глубоко внизу – обледенелые берега с черными прогалинами воды там, где быстрое течение вылизывает лед изнутри. Высота с детства внушала мне ужас. Но теперь, с усилием перебарывая легкую дурноту, я заглядываю вниз: что, взяли? не на того нарвались! Вода местами дымит, дым сумеречно-серый, свинцовый, сырой, тяжко ползающий у самых прогалин. Чуть в стороне, где лед толще и прочнее, над невидимыми с моста лунками – нахохленные, выдубленные спины рыбаков. Вот и еще один образец сиюминутного счастья: выковырять во льду отверстие в иной мир и пялиться туда, забыв обо всем на свете, кроме поклевки и выдернутого в чуждую, смертную среду несчастного пескаря!

А в этом мире, как оказалось, с некоторых пор ловят меня…

Итак, пока я один (только какая-то баба в платке, с мятым полупустым полиэтиленовым пакетом, чешет через мост на полусогнутых мне навстречу), нужно собрать мысли воедино, как говорится, сотворить систему из хаоса.

Если Арапов – дурак или путаник или имеет место быть какая-нибудь нелепость, если взять за основу сие предположение – тогда можно наплевать и забыть об этой истории.

Теперь

следующий вариант: все всерьез. А если всерьез, то необходимо просчитать: я где-то прокололся? пасли кого-то и вышли на меня? – налицо тупой, элементарный заказ? Если последнее, то: кому-то не угодил? имеются виды на мою должность? другие возможные варианты?

Хуже всего, разумеется, если выполняют заказ: такая ситуация просчитывается наиболее сложно, заказчик до последнего станет выжидать и рядиться, скажем, в приятели, сочувствовать и выспрашивать о возможном моем противодействии (если находится рядом), а то и вовсе вынырнет в печальном финале, при передаче дел – от меня ему. Одно здесь ясно: человек он непростой, вхож на верхние этажи пирамиды, и потому вероятны влияния извне, наезды, указания или все вместе взятое. И еще: если подключили спецподразделение, а не учинили простую и примитивную проверку работы отдела – значит… а это значит… Это значит, что заказ маловероятен. Или заказчик не близок к руководству прокуратуры и потому ищет компромат через людей, которых хорошо знает в других ведомствах.

Что ж, при таком варианте имеются плюсы. Например: операм ставят задачу, естественно, не разъясняя причин. Нечеткая задача, в свою очередь, порождает нечеткое исполнение: нахватают того, что лежит на виду, а чего не сыщут – на то и суда не будет. Но есть и минусы: не станут бить в точку, пойдет распыление: каково происхождение, чем занимался до семнадцатого года, кто у него, то есть у меня, внучатая племянница?.. Примутся выискивать сомнительные связи, девочек с саунами, рыться в бумагах на недвижимость… И непременно что-нибудь выудят: ведь человек не живет в безвоздушном пространстве, какая-нибудь, образно говоря, инфекция нет-нет да и прилипнет.

– Если сдохнуть, то умело, чтоб на сердце праздник был! – бодрясь, мямлю я озябшими, непослушными губами стишок, придуманный мной когда-то для собственного ободрения в безвыходных ситуациях.

– Ась, сынок? – немедля откликается рядом бодрый старушечий голосок, и я, от неожиданности оскальзываясь на ровном месте, вижу в метре от себя ту самую бабку в платке, которая издалека шла по мосту мне навстречу и, неизвестно каким манером, вдруг вынырнула у меня под рукой. – Подай, милый, на хлебушек сколько не жалко!

Я роюсь в карманах, сую в протянутую ладонь мятую бумажку, а сам искоса, чтобы не глаза в глаза, всматриваюсь в это субтильное существо, вплотную приблизившееся к черте жизни человеческой. У бабки размытые годами водянистые зрачки, но осмысленные и цепкие, как впившиеся в кожу стекляшки. А еще мне кажется, она ночами летает на помеле и, хохоча, пугает поздних прохожих. Точно в сказке: сейчас вот притопнет, прихлопнет и обернется ведьмой, – невольно думаю я, ощущая на загривке озноб. «Ах ты, гой еси, добрый молодец!» – или как там говорят эти бестии и произносят заклятие. Ну-ка? Нет, не произнесла. Сморгнула, пожевала губами, пошла – в свою жизнь, жить-доживать. Соприкоснувшись с моею. И что? Сравнить ее и меня – так она более естественна в этом мире. Более создание Божье, чем я. Без мысленных выкрутасов, без противоестественной профессии – преследовать подобных себе. И вот теперь открылась охота на меня. За что? В наказание за грехи, за бездушие, за преобладание плотского над духовным?