Приснился мне Чаплин...
Шрифт:
Когда я по приглашению Анатолия Кролла отправился в Тулу работать в его эстрадном оркестре, то, заехав в Москву, пришел на спектакль театра. И там все громко, чтобы Райкин слышал, наперебой восклицали: «Кто к нам пришел!», «Кого мы видим!», «Аркадий Исаакович, смотрите, кто пришел! Угадайте!» – и втолкнули меня в уборную, где гримировался Райкин. Состоялся такой диалог:
– Здравствуйте, Аркадий Исаакович, как здоровье?
– Ничего. Как дела?
– Да так себе. Я тут…
– Ну ладно, мы еще увидимся? Ты на спектакле?
– Да, конечно!
Спектакль
После спектакля я зашел за кулисы, выждал, пока все – гости, друзья – уйдут, и взахлеб стал его благодарить. И когда он меня спросил (по поводу миниатюры, которую мы раньше играли вместе с Витей): – Ну как «Школа»? – я ответил: – Если честно – не то!
– Да? – сказал Райкин. – Посмотрим, как ты ее сыграешь. Подавай заявление и возвращайся, а то мне все уши прожужжали…
И я вернулся в театр, где шел спектакль «Избранное». Райкин с Витей исполняли «Авас», а я стоял за кулисами и нервничал. При всем райкинском таланте, в «Авасе» он играл результат, а не процесс. Но миниатюра была настолько точна, что пользовалась успехом даже и без него, с другими актерами. Потом я играл ее тоже – третьим.
Мы с Витей продолжали набирать репертуар из текстов Жванецкого, за что нам влетало от художественного руководителя. И мы уже втроем стали серьезно подумывать об уходе – о собственном пути.
А пока что Райкин начал нас брать на свои творческие вечера вне театра. Миша читал, мы с Витей играли две-три миниатюры. Так было в Донецке, в Одессе, в Баку.
Все это происходило летом в отпуске. Нам платили по восемь рублей за выступление, а если это был Дворец спорта – то шестнадцать.
В июле мы выступали в Баку. Когда пришли на репетицию, Райкин попросил гонг для отбивки миниатюр. Собралась вся филармония, и по цепочке передавали: «Гонг… гонг… гонг…»
– Зачем? – спросил один.
– Отбивать, – сказал другой.
– Что – отбивную? – сострил третий.
– Отходную, – зло пошутил четвертый.
– Гонг не проблема, – сказал старший, – завтра будет.
Назавтра была репетиция.
– Где гонг? – спросил Райкин.
– Какой гонг?
– Отбивать миниатюры.
– Где гонг?.. – пошло по цепочке.
– А разве не принесли? – спросил главный. – Гонг будет. – И он показал рядом стоявшему подчиненному кулак.
И когда мы пришли вечером на концерт, за кулисами висел огромный гонг, видимо одолженный с военного крейсера. Все показывали на него Аркадию Исааковичу и цокали языком:
– А?! Какой гонг! А?!
– В Армении вы такого не найдете!
Когда все ушли, Райкин всполошился:
– А где колотушка? Чем бить по гонгу?
Собрался консилиум.
– Где колотушка? – спросил главный.
– Какая?
– Которой бьют по гонгу.
– Нам не сказали.
– А что, нужно было сказать?!
– Конечно!
– Так вот я вам говорю!
– Уже
– Тогда встань сам и стучи своей башкой, и чтоб все слышали звон!
– Хорошо!
И когда закончилась первая миниатюра, он так шарахнул кулаком по гонгу, что тот сорвался и дал такой звон, после которого Райкин сказал:
– Все! Больше не надо, вы отбили сразу все миниатюры!
Это были прекрасные вечера. Райкин вне театра был совершенно другим. И мы могли с ним общаться в другой обстановке.
Миша получил в Ленинграде однокомнатную квартиру на улице Генерала Симоняна, а я восемнадцатиметровую комнату в двухкомнатной – в этом же доме. Мой сосед Кавно был в театре радиоинженером. Ночами он курил и слушал (правда, тихо) свои пластинки, которых у него была масса. Витя, женатый и с ребенком, ждал двух– или трехкомнатную. В это время (а может, и раньше – точно не помню) Райкин уволил группу пантомимы Гри-Гура за самовольные выступления и пригрозил нам: «Вас ждет та же участь!» Мы притихли.
Миша был уволен за самовольное чтение своих текстов во Дворце искусств и еще где-то. Готовилась акция и против нас. Но тут подоспела поездка в Польшу. Нас взяли скрепя сердце.
В Варшаве у нас была уйма денег: во-первых, зарплата, во-вторых, там можно было менять сколько хочешь. К нам примкнул Ваня Дыховичный, молодой красавец, с кучей денег и жаждой приключений. Мы жили в огромной гостинице – одной из сталинских высоток. Напротив располагался Дом актера, куда мы часто ходили, общались, выпивали, а в основном угощали польских артисток.
Гастроли проходили успешно, наш «Авас» пользовался успехом, особенно у женщин, с которыми мы водились открыто, – это жутко раздражало весь театр, и поползли шепотки. Мы выступали еще в нескольких городах, были встречи с актерами, которые заканчивались уходом с компанией и паненками. Раздражение нарастало, и на обратном пути нас вызвал в купе директор и заявил: «Подавайте заявление об уходе!» – «Как, сейчас?» – «По приезде». Мы были ошарашены: ждали всего, но не этого. А квартиру Вите?!
Вернулись в Ленинград, продолжаем работать. Тишина, нас не увольняют, но и квартиру Вите не дают. Я психую: надо уходить!
В это время нас приглашают в Одессу, мы строим планы. Райкин не обращает на нас внимания, и это признак бури.
И вот в театре вывесили квартирный список: Вите была предложена двадцатиметровая комната в коммуналке. Он обиделся. И одним пальцем на Мишиной машинке отстучал заявление об уходе по собственному желанию. Заявление это вызвало бурю негодования и было подписано моментально.
А что дальше? А дальше надо было запутать всех, скрыть, куда мы уходим: а вдруг из театра пошлют «телегу» и все там перепугаются? Мы начали игру: просили друзей из Свердловска, Донецка, Риги, и они на театр слали приглашение работать в местном театре миниатюр. Туда немедленно шли запросы. И когда, уже уходя, мы сообщили, что едем в Одессу, нам никто не поверил. Это нам и было нужно.