Пристав Дерябин (Преображение России - 4)
Шрифт:
Сказал пристав, усевшись:
— Это напрасно у меня такая фамилия — Дерябин; мне бы нужно Бессоновым быть: я вот третью ночь сегодня спать не буду. Вчера ночью с новобранцами возился, а третьего дня меня чуть было студент один не убил.
— Как?! — спросил Кашнев.
— Как! Как убивают? — Вооруженное сопротивление. Арестовать нужно было, я к нему в два часа ночи с нарядом, а у него дверь на замок, — и пальба пачками. Сражение. Городовому одному ухо прострелил: так кусок и выхватил, — вот, с ноготь кусок… Как рвану я эту дверь, да в комнату! Раз он в меня, — вот так пуля! Рраз, — вот это место мимо пуля… н-ну, руки ж дрожали, дрянь! Кинулся я — и его с ног сшиб и револьвер отнял, — честь честью!..
И, говоря это, он подошел к стене и снял длинный, солидно сделанный новенький револьвер.
— Вот! Из него как из солдатской винтовки пали: никакого промаху и быть не может!.. Как он в меня не попал? Нет, ты скажи, черт его дери! Что я для него, муха?
И, держа маузер на прицел, он спросил:
— У тебя какой системы? Наган?
— У меня?.. Да у меня никакого нет, — почему-то неловко стало Кашневу.
— Газета на шнуре?.. Хочешь, подарю!.. Вот — наган. Система — наган, работа — Тула, бери. Бьет здоровенно, не смотри, что Тула… А маузер нельзя, к делу пришью… бери.
— Ну вот… Точно я купить не могу, — отвел Кашнев его руку с наганом.
— Отказался? Что? — удивился Дерябин. Он стоял с револьверами в обеих руках и обиженно смотрел на Кашнева воспаленными от бессонных ночей глазами. — Почему отказался?
— Зачем же такие подарки делать? — мягко говорил Кашнев. — И ты… (неловко вышло у него это первое «ты») ты меня ведь в первый раз видишь…
— Так что? Не пойму!
— И, наконец, что это за револьвер такой, бог его знает!
— Та-ак! — горестно протянул пристав. — Так и запишем…
Но вдруг, закусив губы и дернув широкими ноздрями, он крикнул:
— Культяпый!.. Я тебе его сам в кобур положу! — погрозил он Кашневу наганом; и когда появился Культяпый, он закричал ему, вращая красными белками: — Найди там кобур их благородия и привяжи это к шнуру, — понял?
Культяпый бережно взял револьвер и выскользнул с ним проворно, как мышь.
— Митя! — крикнул Дерябин, восторженно глядя на Кашнева. — Митя! Братишка мой был Митя, — от тифа помер… дай, боже, царства небесного… Друг! — он положил тяжелые руки ему на плечи. — Ради дружбы, ради знакомства нашего — сними ты это! — и он гадливо показал глазами на значок и передернул губами справа налево.
— Ну вот! Зачем это? — улыбнулся Кашнев.
— Не могу я этого видеть, — сними! Вынести этого не могу!.. И точно не офицер даже, а какой-то переодетый немец, черт его дери!.. Спрячь, Митя!
У огромного Дерябина стали вдруг умоляющие, немного капризные, детские глаза.
— Ведь тебе это ровно ничего не стоит, а мне… а меня это… по рукам-ногам вяжет, бесит! — страдальчески выкрикнул Дерябин и отвернулся.
Кашнев представил, как позапрошлой ночью в двух шагах в Дерябина стрелял студент, и понял что-то; пожал плечами и медленно отстегнул значок, повертел его в руках и положил в боковой карман.
— Друг! Митя! — заорал Дерябин. — У тебя ж сердце!.. Господи, — это ведь с первого взгляда видно!.. С одного взгляда!.. Со взгляда!..
И опять Кашневу стало тесно, трудно и жарко, и еще было ощущение такое, как будто кого-то он предал; но тут же прошло это. Было немного пьяно, перед глазами мутно. Скрипел и трещал спицами какаду.
— Я — дворянин, милый мой! И горжусь своим дворянством, и своим офицерским чином, и своей службой в полиции! — клубился голос пристава, как дым кадильный.
Дерябин пил много и много ел, и теперь лицо его как-то начало отвисать книзу; и двойной подбородок, и толстая нижняя губа, и верхние веки, и короткие косички волос, прилипшие к потному лбу, — все как-то спустилось вниз.
— Я ведь тоже в гимназии был, а в университет не пошел… почему? — не хотел; пошел по военной службе. Что? Плохо я сделал? Не то?.. А я
— Этот анекдот я, кажется, слышал, — сказал Кашнев.
— Со мной случилось, а не анекдот! Факт, я вам говорю, — нахмурил безволосые брови пристав. — Но-о демократов, — этих я ненавижу!.. Своей службы в полиции не стыжусь, нет! А демократа, — я его знаю! Вполне-с!.. Он… корноухий (Дерябин хитро завернул пальцем правое ухо), у него что ни зуб, то щербина, оба глаза косят… хрромой!.. ррвотой через день страдает… регулярно, черт его дери! Он когда из маузера в упор в стенку стреляет, и то норовит не попасть… факт! Нет, ты если с носовым платочком идешь, так платочек этот чтоб чистенький, беленький, чтоб кружевами обшит, — ты! Ты его духами спрысни, чтоб пахло!.. Ты, если слабость, так без наряда ты, черт тебя дери, на улицу и носу не суй, если ты слабость, а то живо тебе хвост грязными сапожищами отомнут. Ты не вопи на перекрестке, — ты! Ты, черт тебя дери, человеком будь!
— Что ты? Что ты? Дикарь ты! Не то! — махнул рукою Кашнев и улыбнулся длинно. Он никогда не пил много водки и теперь размяк, одряхлел, и появилось в нем что-то женское.
— Не то? — крикнул Дерябин. — Плохо я говорю? Окончательно не то или не окончательно? А?.. Милый мо-ой! Ты себе представить не можешь, какая все в общем слякоть, дрянь! Ни тоски, ни радости, — так, дрянь одна!.. Ты вот… этого студента я… ты меня извини… примял немного… и не то чтобы я это… в пылу битвы, а так, — уж очень мерзко стало: из такого револьвера не попасть в двух шагах… Что я? Копейка? — черт его дери! Суется в волки, а хвост поросячий!.. В меня один цыган-конокрад стрелял на скаку — кокарду сшиб! Волосок бы еще, — и мое вам почтение, — свистульку в череп!.. На скаку! Двух урядников калеками сделал, пока самого убили… факт! Прошлым летом было… Митя, ты не юрист? — перебил вдруг себя Дерябин.
— Юрист, — ответил Кашнев, все больше хмелея.
— Правда? Юриста, брат, сразу видно: у него вид легкомысленный!.. Это я шутя, прошу простить и к сердцу не принимать. А в хиромантию ты веришь?.. Мне, брат, одна немка мои линии читала (Дерябин вытянул над столом здоровенную ладонь)… где она тут какую-то линию жизни нашла?.. С перерывами, говорит, — но-о… длины страшной. Однако отправить, иде же несть болезнь, всегда могут, со всякой линией… А перерывы, — это вот именно — огнестрельные раны… факт… Митя, а ты женщинами увлекался? Не так, чтобы прохладно, для развлечения, а чтобы труба, утоп? Нет? По глазам вижу, что нет. Смотри, ладанка.