Приступить к ликвидации
Шрифт:
– Доктор, - спросил Данилов, положив карты, - как она?
– Ее ударили тупым предметом по голове, она потеряла сознание. Но сердце крепкое, думаю, все будет в порядке.
Вошел Муравьев, с интересом оглядел комнату.
– Иван Александрович, мы тайник нашли.
– Где?
– В гостиной.
– Пустой, естественно?
– Конечно.
Данилов встал, прошел по коридору мимо сидящих, как скованные, испуганных понятых и вошел в гостиную. Огромный ковер был скатан
Данилов подошел, опустился на колени.
– Ну-ка, посвети мне.
Эксперт зажег фонарь, и Данилов увидел металлический ящик, вделанный в пол, крышка его была умело покрыта паркетом, так что почти не отличалась от остальной поверхности.
– Посвети-ка, посвети.
Луч света уперся в дно ящика, покрытое пылью, в углах засеребрилась паутина.
– Я так думаю, что в этот тайник года четыре никто не заглядывал. Ищите, просто так хиромантов у нас в городе по голове не бьют.
Он снова вернулся в эту странную комнату, напоминающую кадр из какого-то немого фильма, которые крутили во время нэпа на Тверской.
– Мы сделали ей укол, - повернулся к нему врач, - надеюсь, что скоро она придет в себя.
И словно в ответ женщина застонала и попыталась сесть.
– Лежите, лежите, - взял ее за плечи врач.
– Нет, - неожиданно звучно ответила она и села.
И Данилов увидел глаза. Только глаза. Огромные и темные, казавшиеся бездонными в свете свечей.
– Кто вы?
– спросила она.
– Мы из милиции.
– Тогда убейте его.
– Кого?
– Он пришел и потребовал все деньги и драгоценности. Я отказала, тогда они накалили на керосинке гвоздь и начали прижигать мне руку.
– Он или они?
– перебил ее Данилов.
– Их было двое...
Женщина замолчала, глядя на Данилова странными, почти без зрачков, глазами. Лицо ее, тонкое и нервное, странно освещенное колеблющимся от сквозняка желтым светом, казалось сошедшим со старой гравюры.
– Потом он ударил меня...
– Так же в никуда и никому сказала женщина.
– Вы отдали ему ценности?
– Все: и деньги, и золото, и облигации. Он взял все.
– Кто он?
– Виктор.
– Его фамилия?
– Я не помню.
– Где он живет?
– В Камергерском переулке.
– Дом?
– Угловой первый дом, третий этаж, квартира двадцать четыре.
Женщина внезапно начала оседать на подушку, что-то бормоча совсем непонятное.
– Что с ней?
– спросил Данилов.
– Так, - ответил врач, - ничего опасного нет, но придется отправить ее в больницу.
Данилов вышел в коридор. Странная обстановка, странная женщина в голубом, ее глаза и слова... Она говорила
– Товарищ подполковник, - в коридор выглянул врач, - знаете, что она сказала про вас?
– Про меня?
– удивился Данилов.
– Да. Она сказала: у него будет долгая жизнь, но он увидит много горя.
Данилов вспомнил глаза Ольги Вячеславовны, и ему стало не по себе.
– Доктор, она больная?
– Нет, это странный психический феномен. У нас о нем не любят говорить. Но тем не менее он существует.
– И вы в это верите?
– Я не специалист.
– Странно. Нельзя ли больную перенести в гостиную, мы должны осмотреть ее комнату?
– Ваши люди помогут нам?
– Конечно. Муравьев!
Игорь, застегивая воротник гимнастерки, вышел в коридор.
– Распорядись, чтобы перенесли хозяйку в гостиную, и зайди ко мне на кухню.
Данилов налил стакан воды, благо кухня уже осмотрена, и выпил ее в два глотка. Но никотиновая горечь во рту все равно не исчезла, казалось, что он пропитался ею раз и навсегда.
На кухню вошел Муравьев, на ходу подтягивая пояс, на котором висела кобура, ярко-желтая, из хорошей свиной кожи.
Он вопросительно поглядел на Данилова.
– Поедешь в Камергерский переулок, ныне проезд Художественного театра. В угловом доме на третьем этаже есть двадцать четвертая квартира, там живет некто по имени Виктор. Устанавливать его нет времени. Надо брать. Помни, что они работали здесь вдвоем. Возьми людей и езжай.
Данилов подошел к телефону и приказал дежурному допросить Баранова, выяснить все о Викторе. Потом он сел на кухне, прижавшись плечом к шкафу, и задремал.
МУРАВЬЕВ
Ну до чего же много снега намело. Большая Дмитровка стала узкой, как щель. Благо движения нынче в Москве почти никакого нет. В "эмке" было холодно. Печка не работала. Да и что это за печка - кусок гофрированной трубки. Только руки погреть, и все.
Игорь поднял воротник черного полушубка, отгородившись им, как ширмой, от зимней Дмитровки, холодной машины и вообще от всей суетной жизни.
Вчера он получил письмо от жены. Их институт эвакуировался в Алма-Ату, она писала о том, что работает над дипломом, очень скучает, сообщала о здоровье его матери.
Слава богу, у них все было в порядке. Но какое-то странное чувство жило в нем уже не первый год. Они расписались накануне ее отъезда, поэтому была у них всего одна ночь. И хотя Муравьев верил жене, но все же с каким-то непонятным мучительным любопытством выслушивал веселые истории о женщинах, которые бесконечно рассказывал Никитин.