Присяга простору
Шрифт:
женщина в легоньком сером пальто,
медленно тая комочком т у м а н а, —
может быть, Вера, а может, Тамара,
может быть, Зоя, а может, никто...
1904
СМЕЯЛИСЬ Л Ю Д И
ЗА СТЕНОЙ
Е.
Ласкиной
Смеялись люди за стеной,
а я глядел на эту стену
с
в руках, пустевших постепенно.
Смеялись люди за стеной.
Они как будто измывались.
Они смеялись надо мной,
и как бессовестно смеялись!
На самом деле там,
в гостях,
устав кружиться по
паркету,
они смеялись просто
так, —
не надо мной и не
над кем-то ^1
Смеялись люди за стеной,
себя вином подогревали,
и обо мне с моей больной,
смеясь, и не подозревали.
Смеялись люди... Сколько раз
я тоже, тоже так смеялся,
а за стеною кто-то гас
и с этим горестно смирялся!
И думал он, бедой гоним
и ей почти у ж е сдаваясь,
что это я смеюсь над ним
и, может, д а ж е издеваюсь.
162
г
Д а, так устроен шар земной,
и так устроен будет вечно]
рыдает кто-то за стеной,
когда смеемся мы беспечно.
Но так устроен шар земной,
п тем вовек неувядаем:
смеется кто-то за стеной,
когда мы чуть ли не рыдаем.
II не прими па душу грех,
когда ты, мрачный и разбитый,
там, за стеною, чей-то смех
сочесть завистливо обидой.
Как разновесье — бытие.
И нем зависть — самооскорбленье.
Ведь за несчастие твое
чужое счастье — искупленье.
Ж е л а й,. ч т о б в час последний
твой,
когда замрут глаза, смыкаясь,
смеялись люди за стеной,
смеялись, все-таки смеялись!
1903
ЗАЧЕМ ТЫ ТАК?
Когда радист «Моряны», горбясь,
искал нам радиомаяк,
попал в приемник женский голос!
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
Она из Амдермы кричала
сквозь мачты, льды и лай собак,
и, словно шторм, кругом крепчало!
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
103
Д а в я друг друга нелюдимо,
хрустя друг другом так и сяк,
одна другой хрипели льдины:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
Белуха в море зверобою
кричала, путаясь в сетях,
фонтаном крови, всей собою:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
Ну, а его волна р я б а я
швырнула
шептал, бесследно погибая:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
Я предаю тебя, как сволочь,
и нет мне удержу никак,
и ты меня глазами молишь:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
Ты отчужденно и ненастно
глядишь — почти у ж е как враг,
и я молю тебя напрасно:
«Зачем ты так? Зачем ты* так?»
И все тревожней год от году
кричат, проламывая мрак,
душа — душе, народ — народу:
«Зачем ты так? Зачем ты так?»
1964
В лодке, под дождем колымским льющим,
примерзая пальцами к рулю,
я боюсь, что ты меня не любишь,
и боюсь, что я тебя люблю.
А глаза якута Серафима,
полные тоской глухонемой,
164
булто лве дымипочки из дыма
горького костра над Колымой.
Черен чай, как булто деготь в чашке —
сахарку бы надо подложить.
«Серафим, а что такое счастье?»
«Счастье в том, чтобы подольше жить...»
Серафим, пора у ж е ложиться,
но тебя помучаю я вновь:
«А не лучше самой долгой жизни
самая короткая любовь?»
Серафим на это не попался,
он, как в полусне, глаза смежил:
«Лучше, — только это и опасно.
Кто любил — тот вряд ли долго жил».
З н а ю т это и якут и чукча,
к а к патроны, сберегая дни:
дорого обходятся нам чувства —
ж и з н ь короче делают они.
Золото в ключе нашел Бориска,
и убило золото его.
Вот мы почему любви боимся,
к а к чумного золота того.
Чтобы не пугал пожар, как призрак,
дотопчи костер и додави,
Горек он, костерный дымный привкус
д а ж е у счастливейшей любви.
Вот какие наши разговоры,
Колыма полночная темна,
лишь творожно брезжущие створы
светятся, как женские тела.
Струи, как натянутые лески,
Д о ж д ь навеки, что ли, обложил...
Не хочу я долгой жизни — если
кто любил, тот вряд ли долго жил.
1977
165
ДЕРЕВЕНСКИЙ
О чем поскрипывает шхуна?
Не может быть, что ни о чем,
когда, дыша машиной шумно,
несется в сумраке ночном.
О чем под скрип ее вздыхает
матрос, едва успев заснуть,
и что сейчас ему вздымает
татуированную грудь?
Когда, вторгаясь в тучи косо,
елозя, ерзает бизань,