Присяжный поверенный и министр

Бернштейн Виталий Александрович

В тот же день уехал я в Одессу. Даже в управление при Петроградском полицмейстере идти не понадобилось, вид на жительство выправлять. А еще недели через две получил я долгожданный ответ из Министерства народного просвещения – разрешили мне поступить в Дерптский университет. Меньше года там проучился. В феврале семнадцатого рухнул царский режим – один из первых законов, принятых новой властью, отменил в России всякую дискриминацию по религиозному или национальному признаку. И перевелся я домой, в Новороссийский университет.

Часто думаю:

эх, если бы после Февральской революции да не было Октябрьской. Если бы большевистские «бесы» не выкорчевывали десятки лет все лучшее в русской душе. Была бы Россия теперь воистину великой страной, первой в мире. Ведь какой народ был… Опять вспоминаю: вагонных попутчиков, которые по доброте душевной подкармливали меня в дороге, строгого урядника, озаботившегося, чтобы «бандерша» не выгнала меня до утра на улицу, милейшего Грузенберга, графа Игнатьева, который принял меня. Можешь представить, чтобы какой-нибудь вонючий советский начальничек, какой-нибудь там секретарь обкома разрешил беспокоить себя в выходной день, домой к нему заявляться? Охрана и к порогу не подпустила бы такого типа! А то, глядишь, и арестовала бы.

Никого из тех, о ком рассказал, уже нет давно. Да и мне пора «на выход»… Неужели все забудется, травой зарастет? Записать-то как хочется, сохранить. У меня и название для этой истории готово: «Присяжный поверенный и министр»… Слишком прямолинейное название, говоришь?.. Нет, сынок, менять не буду, мне нравится. Вот соберусь я, однако, сяду за стол, изложу все, как было.

Так и не собрался, умер… Шли годы, а история, услышанная от отца, не отпускала, бередила память. И я понял: теперь этот долг перешел по наследству ко мне – сохранить рассказ о тех днях, о той России. Изложил его на бумаге с опозданием лет в пятнадцать. Какие-то детали мог, конечно, подзабыть. Но не суть.

Удалось отыскать и некоторые материалы о двух людях, которым обязан рассказ своим названием. Были это, действительно, личности с большой буквы.

Оскар Осипович Грузенберг родился в 1866. С отличием окончил юридический факультет Киевского университета. По окончании получил заманчивое предложение – остаться при кафедре, делать научную карьеру. Но для этого надо было креститься. И Грузенберг отказался. Вряд ли был он истово верующим евреем. Все, что сумел вычитать о нем, рисует Грузенберга типичным либеральным интеллигентом той поры. Думаю, менять вероисповедание он отказался прежде всего из чувства собственного достоинств – чувства, которое, к сожалению, так присмирело у последующих поколений российской интеллигенции… Потом были годы блистательной адвокатской практики Грузенберга, прославившее его дело Бейлиса. Участвовал он и в дореволюционных политических процессах: защищал писателей Короленко и Горького, кадета Милюкова, даже одного из главных грядущих «бесов» – Троцкого. После революции избрали

Грузенберга членом Учредительного собрания, которое должно было заложить основы демократической России. Уже к концу первого дня собрание это прихлопнули большевики… Начались эмигрантские скитания – Германия, Латвия, затем Франция. И на чужбине Оскар Осипович не забывал о родине, принимал близко к сердцу ее беды. Незадолго до смерти он признается в частном письме: «России я обязан всем, начиная с языка». Умер во Франции в 1940. После Второй мировой войны прах его перевезли в Израиль, там перезахоронили.

Павел Николаевич Игнатьев родился в 1870, то есть примерно в одно время с Грузенбергом. Но происходил из совершенно иной, аристократической, среды. Дед его председательствовал в Российском Кабинете министров. Отец сделал успешную дипломатическую карьеру, а после убийства Александра Второго стал Министром внутренних дел. Мать – правнучка Кутузова. Сам Павел Николаевич, являясь в Киевской губернии крупным землевладельцем, сначала возглавлял там земскую управу. Позднее переехал в Петербург, занимал руководящие должности в Министерстве земледелия. В годы Первой мировой войны стал Министром народного просвещения. На этом посту планировал либеральную реформу средней школы и всеобщее начальное образование. Вел себя довольно независимо, дважды подавал в отставку. Первый раз – когда в 1915 царь не прислушался к Игнатьеву и некоторым другим министрам, отговаривавшим его от самоубийственного решения принять на себя командование русской армией. В тот раз царь убедил Игнатьева остаться на министерском посту. Но в конце 1916, не желая дольше разделять ответственность за бездарные решения правительства, Игнатьев снова подал прошение об отставке – и она была принята. После захвата власти большевиками последовала, как и у Грузенберга, жизнь на чужбине: Франция, Англия, потом Канада. Во всех трех изданиях «Большой советской энциклопедии» есть статьи об Игнатьеве – слишком заметной фигурой был в предреволюционном десятилетии. И в каждой статье приводится ошибочный год смерти —1926. На самом деле прожил Павел Николаевич до 1945, пятерых сыновей вырастил на гостеприимной канадской земле. Один из них, кстати, стал впоследствии крупным дипломатом, Постоянным представителем Канады в ООН.

Таких вот детей своих отторгла от себя Россия. Не только двух героев этого рассказа, но еще тысячи и тысячи – лучших, «соль земли». И за это тоже расплачивается сейчас. Что имеем, не храним…

Придя на кладбище, по еврейскому обычаю кладу на могилу отца камушек. Много их скопилось, целая горка. «Вот, отец, не забудется теперь твой рассказ. Доволен ли, что я сберег его? Ну, отзовись, дай знак…» А он молчит. Так и ухожу в неведении – слышал он меня или не слышал.

1999