Присяжный
Шрифт:
– Ведите меня скорее к раненому.
Наконец по прошествии трех четвертей часа на лестнице послышались шаги доктора и де ла Сутьера. Пальмира, караулившая за дверью своей комнаты, поспешно выбежала.
– Доктор, – спросила она с тоской, – как состояние месье Робертена?
Симоно почтительно поклонился девушке и ответил с легкой улыбкой:
– Прекрасно, что вы принимаете участие в вашем рыцаре. В прежние времена благородные дамы сами перевязывали раны, полученные героями на турнире. Но прогресс изменил этот обычай, и ныне опечаленные красавицы вынуждены ограничиваться одними лишь расспросами.
– По
– Хорошо, не буду долее томить, а то вы, пожалуй, отомстите мне на балу у префекта, когда я приглашу вас на кадриль. Итак, молодой человек, хотя и получил сильный удар, уже вне опасности и внутренних повреждений не имеет. Спокойствие и отдых – вот все, что ему нужно.
– Слава богу! – горячо воскликнула Пальмира. – Вы совершенно уверены, доктор, что не может быть опасных последствий?
– Я внимательно осмотрел беднягу Робертена. Морда быка отпечаталась у него на груди с такой точностью, будто живописец вывел ее своей кистью. Толстые мясистые губы, раздутые ноздри, широкий лоб – все отразилось с точностью. Вижу, вижу по вашим глазам, что шутить долее было бы делом рискованным, и потому ограничусь тем, что повторю сказанное. Состояние больного совершенно удовлетворительно в сравнении с тем, чего можно было опасаться, и мы скоро увидим его опять на ногах.
Пальмира поблагодарила доктора за добрые вести, а де ла Сутьер улыбнулся:
– Видно, что вы не шарлатан, любезный Симоно. Хорошо, что к нам не пришел доктор Родинэ. Он стал бы кричать на весь свет, что у Робертена переломаны все кости до одной и легкие проткнуты насквозь, а потом рассказал бы всем и каждому о чудном исцелении безнадежного пациента и запросил бы неслыханную цену.
– Скромность и бескорыстие свойственны молодости, – пошутил доктор, – надеюсь, однако, что мадемуазель де ла Сутьер при первом удобном случае вознаградит меня польками и мазурками. Между тем прошу следовать моим предписаниям. Завтра утром я приеду удостовериться, что мои рекомендации соблюдаются беспрекословно.
Доктор попрощался со всеми и отправился к своей лошади. Оставшись наедине с отцом, Пальмира бросилась к нему на шею и залилась слезами.
– Какая тяжесть упала с сердца! – всхлипывала она. – Я страшно беспокоилась об этом славном молодом человеке, который спас меня.
– Он, видно, нравится тебе, дитя? – И де ла Сутьер плутовски подмигнул дочери.
– Как он мне может не нравиться? Он пожертвовал собой с таким великодушием…
Отец поцеловал дочь в лоб.
– Значит, все к лучшему, – перебил он с довольным видом. – Позднее мы переговорим об этом.
Он направился к больному, а Пальмира вернулась в свою комнату, где ее ждала Женни Мерье.
– Женни, – обратилась она радостно к горничной, – Арман не умрет! Он даже изувечен не будет… Доктор Симоно меня сейчас в этом уверил.
– Так что же, мадемуазель, – ответила швея, – дело завязывается как в романах – таким же образом, видимо, и закончится, то есть свадьбой. Вы знаете, в романах, когда молодой человек спасает жизнь хорошенькой молодой девице, подобной вам, принято, чтобы они соединились браком. Стало быть, рано или поздно вы будете мадам Робертен, это яснее ясного.
– Как ты быстро все решаешь! Повторяю тебе, Женни, и речи нет о браке между мной и Робертеном.
– Вы
– Полно говорить вздор! Хоть он и пишет мне печальные письма, он легкомыслен и ветрен, а потому сумеет покориться необходимости.
– Не полагайтесь на это, мадемуазель. Как-то я работала в одном семействе, и в меня влюбился молодой человек, сын хозяина. На вид он казался в тысячу раз ветренее Бьенасси, однако, когда я не захотела его слушать, он взял да и бросился во Вьенну. Не будь поблизости лодочника, то погиб бы непременно.
Швея не сочла нужным сообщить, что воздыхатель, купаясь в реке и попав в небольшой водоворот, чуть не утонул. Тем не менее цель хитрой горничной была достигнута: ей удалось внушить Пальмире большие сомнения своей барышне.
– По счастью, нам до этого еще далеко, – сказала Пальмира. – А подумала ли ты, Женни, о том, что мне сказать сегодня Теодору, если он приедет вечером, как обещает в своем письме?
– Я думаю только о том, как уложить свои вещи. Уже решено, что я еду завтра?
– Я не смогла уговорить отца, а между тем мы вместе с Арманом усердно просили за тебя. Впрочем, ты знаешь, Женни, он бывает неумолим в первую минуту гнева и только по прошествии нескольких дней, когда пройдет досада, позволяет себя переубедить. Выслушай меня, моя милая Женни, противиться отцу сейчас абсолютно бесполезно. Ты просила позволения съездить в Лимож, погостить у родных – считай, что я согласна. Мне достаточно нескольких дней, чтобы уговорить отца. Уверена, он сам предложит позвать тебя обратно.
Женни ответила печальным тоном:
– Возможно, я не права, но противиться вашей воле не могу. Я принадлежу и всегда буду принадлежать вам душой и телом, вы это знаете.
– Ты мой истинный друг! – воскликнула Пальмира.
Пока девушки разговаривают, мы вынуждены их оставить, чтобы вернуться к Теодору Бьенасси. Большую часть дня сборщик податей просидел в одной из зал городской ратуши, в нескольких шагах от торговой площади. Он был занят приемом денег и выдачей квитанций. Горожане, не заплатившие вовремя налоги, буквально осаждали контору сборщика податей. Однако к трем часам дня толпа стала редеть. В это время года рано темнеет, и Бьенасси решил отправиться в обратную дорогу пораньше. Он заслужил полное право отдохнуть после тяжелого трудового дня. Предвкушая обед у мэра, Бьенасси с двумя большими сумками, набитыми деньгами, направился к гостинице, чтобы на время поместить их в надежное место.
На площади, шумной еще несколько часов назад, царило безмолвие: торговцы складывали товар, музыканты убирали инструменты. Зато кабаки были переполнены посетителями, которые радовались удачной продаже скота и другой сельской продукции. Сборщик податей перешел через площадь, напевая вполголоса и по привычке бросая лукавые взгляды на хорошеньких торговок. Подходя к гостинице, он встретил Франсуа Шеру. Бывшему каторжнику удалось сбыть все сабо, которые он утром взгромоздил на осла. Бьенасси остановил его скорее ради шутки, чем с намерением взять с него деньги.