Присяжный

Бертэ Эли

Так прошла первая часть ночи. Бывший каторжник без всяких угрызений совести наслаждался своим занятием. Он не знал об ужасной судьбе сборщика податей, к тому же эти деньги принадлежали казне, то есть, по его понятиям, никому, и он без труда пришел к заключению, что имеет на них полное право. Проснулся он, как обычно, с первыми лучами солнца и первым делом снова ощупал свой клад. Чтобы лучше рассмотреть его, Шеру подошел к узкому маленькому окошку. Он вертел, нюхал, подносил к губам золотые и серебряные монеты. Он не мог на них наглядеться и без конца

их пересчитывал.

Однако надо было положить конец этому приятному развлечению: становилось светло, и кто-нибудь мог прийти. Шеру спрятал мешки, привел в порядок свою убогую лачугу и приготовил завтрак. Услышав шум на дороге, он вышел и увидел группу людей у входа в ущелье.

– Что там случилось? – спросил Шеру у проходящего мимо соседа.

Тот, потупив глаза, ответил, что возле брода найдено тело убитого сборщика податей. Шеру не заметил странного поведения соседа и вернулся в дом, размышляя об услышанном. Обдумав вопрос с разных сторон, он пришел к следующему заключению: «Очень неприятно для бедного Бьенасси, что ему всадили дробь в грудь, но я был бы глупцом, если бы не воспользовался ситуацией. Деньги не имели хозяина, я нашел их на дороге, зачем отдавать их правительству?»

Затем он принялся за скудный завтрак, закончив его, поставил кусок дерева на станок и стал вырезать новые сабо. Поглощенный своей работой, Шеру не заметил, как судья и два жандарма тихо подъехали к его дому. Может быть, бывший каторжник и испугался в душе при виде посетителей, но встретил их со спокойным лицом, почтительно приподняв с головы серую шерстяную шапку.

Жандарм остался у двери держать лошадей, а судья с сержантом вошли в хижину. Пока де Кюрзак бесцеремонно садился на лавку, сержант, опершись на саблю, внимательно осмотрелся.

– Ты раненько взялся за работу, Шеру, – сказал судья с самым невозмутимым видом. – Прошлой ночью здесь поблизости происходили очень нехорошие вещи, но ты, видно, нелюбопытен, раз еще не был возле брода.

– Бедным людям нужно работать, – ответил Шеру, – у меня вчера пропал день на ярмарке в Салиньяке, так сегодня надо наверстать потерянное время. К тому же о случае с господином Бьенасси я уже услышал от соседа Мишо. Большое несчастье, надо сознаться.

– А ты сам не знаешь чего-нибудь об этом случае?

– Я? Что я могу знать? Ничего не видел, ничего не слышал, могу вас уверить.

Судья обменялся взглядами с сержантом, а Шеру тем временем снова принялся за работу. После минутного молчания де Кюрзак продолжал:

– Давно ли ты ходил на охоту?

Вопрос, по-видимому, затруднил браконьера – он медлил с ответом. Тогда жандарм сказал насмешливым тоном, снимая с гвоздя куропатку, висевшую у потолка:

– Птица эта еще вчера летала в поле.

– Ну так что же? – ответил Шеру смело. – Разве можно осуждать человека за выстрел-другой на чужом поле? Дичь разве не всем принадлежит? Разве не следует ее стрелять бедным, чтобы кушали богатые? Я должен был сборщику податей и обещал ему заплатить куропатками, вот и все! Не потащат

же меня в суд из-за таких пустяков?

Жандарм насмешливо свистнул, но ничего не сказал, предоставляя судье вести допрос в соответствии со своими соображениями. Де Кюрзак снова заговорил:

– Итак, Шеру, ты не доплатил налогов, не грозил ли тебе Бьенасси строгими мерами?

– Грозил, но человек он добрый, и слов его пугаться было нечего. Я обещал ему принести сегодня куропаток вместо денег, но мне не повезло, и я подстрелил, как видите, одну жалкую птичку.

– Итак, Шеру, ты ходил на охоту вчера вечером?

– Может статься, и ходил. Возвратившись из Салиньяка, я поставил моего осла в клеть, потом захватил ружье и пошел бродить по окрестностям.

– Не встретил ли ты других охотников?

– Я не видел никого… но, позвольте, я припоминаю, что слышал выстрел у брода и решил, что кто-нибудь из соседей идет по моим следам.

– Ага, ты слышал выстрел! Во сколько часов это было?

– Начинало темнеть… Неужели этот выстрел и убил бедного господина Бьенасси? Однако я должен сказать, что не слышал никакого крика.

Судья и жандарм еще раз украдкой обменялись взглядами.

– Покажи мне свое ружье, Шеру, – приказал де Кюрзак.

Бывший каторжник взял ружье и подал его судье. Это было старое кремневое оружие, настолько проржавевшее, что человек осторожный не решился бы стрелять из него ни за какие блага в мире. Судья удостоверился, что из него недавно стреляли, и попросил показать дробь, которую Шеру обыкновенно использовал на охоте.

– Не нужно, господин де Кюрзак, – вмешался жандарм, который во время предыдущего разговора вынул несколько дробинок из застреленной куропатки. – Дробь пятого номера!

– Пятого! – повторил де Кюрзак. – Так, стало быть, одного номера…

Вместо ответа сержант достал из кармана бумажку с дробью, вынутой из раны Бьенасси. Она оказалась совершенно одного размера с дробью Шеру.

С каждой минутой подозрения судьи и жандарма становились сильнее.

– Шеру, есть ли у тебя деньги? – спросил де Кюрзак.

Недоумение отразилось на лице незадачливого охотника.

– Есть ли здравый смысл, месье, в подобном вопросе бедняку, и еще ни к селу ни к городу? Да что же вам от меня надо? Вы на меня так и уставились, вы и господин жандарм. Разве вы меня подозреваете в чем-нибудь? Уж не думаете ли вы, что я взял два мешка господина Бьенасси?

– А ты откуда знаешь, что у господина Бьенасси было два мешка с деньгами?

Шеру спохватился. Он уже готов был чистосердечно сознаться в своей находке, но сообразил, что погубит себя, так как судья посадит его по подозрению не в только в воровстве, но и в убийстве. Впрочем, даже в этот момент, когда откровенное признание еще могло смягчить вину, мешки с казенными деньгами не утратили своего непреодолимого обаяния. Шеру убеждал себя, что никто не может уличить его во лжи, что клад его найти невозможно, поэтому продолжал с притворным простодушием: