Притворись моей

Эклер Натали

– С несправедливостью необходимо бороться, папа! Смиренно ждать и надеяться на чудо – глупо.

– В тебе говорит гордыня, – качает он головой. – Будь осторожна, дочка. Владу ничего не говори, ему я больше не доверяю.

– Неужели? Наконец-то ты прозрел!

Он снова тяжело вздыхает.

– Я всегда желал тебе и Катрине только добра.

Извечное родительское оправдание, от которого ни капельки не легче. Я не стану ему напоминать, куда мостится дорога из таких благих намерений. Может я излишне гордая, но сочувствовать

умею и прощать пока не разучилась. Вот только Гарика простить не получается.

Двое суток в эмоциональной коме на маминых таблетках не помогли. С утра я захлебываюсь новой порцией обиды. Хочется закинуть в себя еще одну волшебную пилюлю и перестать чувствовать, но за рулем их принимать нельзя, да и подсесть страшно.

Поздно вечером мне неожиданно звонит Гордиевский и ошарашивает чудовищной новостью. Вчера в Австрии от сердечного приступа умер отец Гарика. Никита спешит на рейс до Вены, рассказывает на бегу. Разволновавшись, я мало что понимаю и постоянно переспрашиваю. Какой-то охотничий домик в горах, инфаркт, до больницы везли долго… Пока я подбираю правильные для сочувствия слова, он отключается, а из самолета пишет:

«Прощание завтра. Ты очень нужна Гарику, приезжай поддержать, пожалуйста».

Через минуту присылает адрес и время. Я поддаюсь порыву и отвечаю:

«Буду».

Игорь не звонит. За час до разговора с Ником от него, оказывается, пришло сообщение. Я сидела внизу с мамой и пропустила. Он написал только, что прилетел на похороны. Меня не позвал, что не удивительно после нашего последнего разговора. И все же я покупаю билет на утренний рейс.

Всю ночь меня терзают сомнения. Официально мы с Гариком больше не пара, и по-хорошему, меня не должно быть на церемонии, но я очень хочу там быть. Знаю, что несмотря на частые разногласия, Игорь любил отца и сейчас ему очень тяжело. Я должна его поддержать, я так чувствую.

Рано утром, прихватив с собой мамины таблетки, я сажусь в самолет.

На выходе из аэропорта набираю Белецкого. Неумело выражаю соболезнования и уточняю, будет ли мое присутствие уместным. Он не ожидал. В его голосе удивление и оно приятное. Я успела изучить все оттенки его голоса.

Встретившись в лобби отеля, мы по родному обнимаемся. Внутри у меня полный штиль. По дороге я выпила сразу две таблетки успокоительного. Доза предельная, зато действенная. Исчезло внутреннее напряжение, ушла тревога.

Похороны проходят тихо. Людей мало. Я не знаю никого, кроме Гарика и Ника.

Белецкий стоит у гроба один. Его мама и Инга не приехали. Даже после смерти не смогли простить обид. Я не знаю всей истории и не возьмусь их судить. Это не мое дело.

Гарик поворачивается, смотрит перепугано. По взгляду понимаю, что нужна ему. Подхожу. Теперь мы стоим вдвоем.

Так странно. Я не знала его отца при жизни, такое вот у нас знакомство.

В конце Игорь ощутимо

вздрагивает. Я беру его за руку. Он обнимает, утыкается лбом в плечо. Мы стоим так несколько минут, я принимаю его дрожь. Знаю, каково это – навсегда прощаться с родным человеком.

Катрину хоронили по особому обряду. Присутствующие были в белом, играла совсем не грустная мелодия, вокруг бегали и играли дети. Но мне все равно было страшно и горько. Сейчас я ничего не чувствую, мамины таблетки справляются.

После похорон мы с Гариком и Ником едем на поминальный ужин. По славянской традиции парни выпивают по рюмке водки, а я – еще одну волшебную таблетку.

Жить с атрофированными чувствами проще. Ты все так же дышишь, двигаешься, разговариваешь, принимаешь пищу... даже улыбаешься! Отмечаешь для себя факт любого действия, но совсем не переживаешь из-за него. Сделал – забыл – сделал следующее. Мысли короткие, стройные, мозг от них не взрывается. Пульс ровный, сердце работает четко, как швейцарские часы. На физическом уровне это состояние приятное, на ментальном – почти нирвана.

Пока мои уже бывшие боссы вспоминают прошлое, я отвлекаюсь на телефон. Сначала переписываюсь с Мирой. Мы давно не виделись, и мне есть что ей рассказать. Потом звонит встревоженная мама. Она думает, что я в Кракове. Позже мне пишет Владек.

Этот чертов махинатор интересуется, получилось ли у меня достать файлы. Отвечаю, что пока нет, врать ему давно стало привычным. Он называет крайний срок. Дает три дня, после чего дело передадут в суд.

Мой внутренний штиль покрывается рябью. Нет никакой уверенности, что папин план сработает. Влиятельный человек в круглых очках ой как непрост. Его родной брат – городской прокурор, сам он – действующий депутат.

Кошусь на поникшего Гарика. У него потухшие глаза, челюсти плотно сжаты. Наверняка, вспоминает связанные с отцом моменты, корит себя за грубость или невнимание. Думает, почему судьба к нему так неблагосклонна, что вынуждает пройти через это горе. В такие моменты думается именно так.

Игорь замечает, что я его рассматриваю. Ловит мой взгляд, цепляется за него как за спасительную соломинку и держится. А я держу.

Весь вечер играем в гляделки. Раньше это была наша любимая забава, она будоражила и возбуждала. Сегодня у игры другая цель. Так мы пытаемся поговорить. Словами у нас не получится, слишком много недопонимания и обид.

Заметив участившиеся переглядывания, Гордиевский спешит попрощаться. Как только мы остаемся наедине, Гарик придвигается ближе и берет меня за руку.

– Спасибо, что ты здесь со мной, – говорит и смотрит проникновенно.

За ребрами разливается тягучее тепло. Мой защитный барьер трещит и кренится. Против химии его взгляда бессильна даже фармацевтика.

– Ты где ночуешь? – спрашивает он, слегка сжимая ладонь.

– Собиралась сегодня улететь домой, – стараюсь говорить спокойно.