Приваловские миллионы. Хлеб
Шрифт:
– Вот так фунт! – ахнул Харитон Артемьич, не вполне доверяя словам странного человека. – Слыхивал я про твои чудеса, Михей Зотыч, а все-таки оно тово…
– Ладно… Мне с тобой надо о деле поговорить.
– Пойдем в горницы… Ну, удивил!.. Еще как Лиодорка тебе шею не накостылял: прост он у меня на этакие дела.
– Кормильца вырастил, – ядовито заметил Колобов, поглядывая на снявшего папаху Лиодорку. – Вон какой нарядный: у шутов хлеб отбивает.
– Ох, и не говори!.. Один он у меня, как смертный грех. Один, да дурак, хуже этого не придумаешь.
– Один сын – не сын, два сына –
– Наградил господь… Ох, наградил! – как-то застонал Харитон Артемьич, запахивая халат. – Как их ни считай, все три девки выходят… Давай поменяемся: у тебя три сына, а у меня три дочери, – ухо на ухо сменяем, да Лиодорку прикину впридачу.
Теперь все с удивлением оглядывали странного гостя: кучера, стряпка, Лиодор, девицы с террасы. Всех удивляло, куда это тятенька ведет этого бродягу.
– Как он сказался по фамилии-то? – спрашивал Лиодор кучера.
– Коробов али Колобов, – не разобрал хорошенько.
– Вот так фунт! – удивился в свою очередь Лиодор. – Это, значит, родитель женихов-то, которые наезжали на той неделе… Богатеющий старичонко!
Стряпка Аграфена услыхала это открытие и стрелой ринулась наверх, чтобы предупредить «самое» и девиц. Она едва могла перевести дух, когда ворвалась на террасу, где собрались девицы.
– Барышни… родные… Ведь этот странник-то… странник-то… – бормотала она, делая отчаянные жесты.
– Да вон он с тятенькой у крыльца остановился… Сестрицы, тятенька сюда его ведет!
– Барышни… ох, задохлась! Да ведь это женихов отец… Два брата-то наезжали на той неделе, так ихний родитель. Сам себя обозначил.
Все девицы взвизгнули и стайкой унеслись в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть в гостиной и долго не могла ничего понять, когда к ней влетели дочери всем выводком. Когда-то красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела в ситцевом «холодае» и смотрела испуганными глазами то на дочерей, то на стряпку Аграфену, перебивавших друг друга.
– Женихов отец, мамынька, приехал… Колобов старик.
– Не приехал, а пешком пришел. С палочкой идет по улице, я сама видела, а за плечами котомка.
– Дайте мне словечушко вымолвить, – хрипела Аграфена, делая умоляющие жесты. – Красавицы вы мои, дайте…
– Молчите вы, девицы! – окликнула дочерей «сама». – А ты говори, Аграфена, да поскорее.
– Ох, задохлась!.. Стряпаю я это даве утром у печки, оглянулась, а он и сидит на лавочке… Уж отколь он взялся, не могу сказать, точно вот из земли вырос. Я его за странного человека приняла… Ну, лепешки у нас к чаю были, – я ему лепешку подала. Ей-богу!.. Прикушал и спасибо сказал. Потом Никита с Ахметкой вертелись в куфне и с ним што-то болтали, а уж мне не до них было. Ну, потом кучера ушли виноходца нового выводить, а он в куфне остался. Подсел к окошечку и глядит на двор, как виноходец артачится… Я еще чуть не задавила его: он в окошке-то, значит, прилег на подоконник, а я забыла о нем, да тоже хотела поглядеть на двор-то, да на него и навалилась всем туловом.
– Ах, батюшки! –
– Мамынька, зачем же он в куфню забрался? – заметила старшая дочь Серафима. – Ты только посмотри на него, каков он из себя-то. На улице встретишь – копеечку подашь.
– В том роде, как бродяга али странник, – объясняла Аграфена в свое оправдание. – Рубаха на нем изгребная, синяя, на ногах коты… Кабы знатье, так разе бы я стала его лепешкой кормить али наваливаться?
– Ну, ну, ладно! – оборвала ее Анфуса Гавриловна. – Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то. Не то штоб уж совсем на отличку, а как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с меня голову!.. Ну, надо ли было дурище наваливаться на такого человека, а?.. Растерзать тебя мало…
Младшие девицы, Агния и Харитина, особенно не тревожились, потому что все дело было в старшей Серафиме: ее черед выходить замуж. Всех красивее и бойчее была Харитина, любимица отца; средняя, Агния, была толстая и белая, вся в мать, а старшая, Серафима, вступила уже в годы, да и лицо у нее было попорчено веснушками. Глядя на дочерей, Анфуса Гавриловна ругала про себя хитрого старичонка гостя: не застань он их врасплох, не показала бы она Харитины, а бери из любых Серафиму или Агнию. Уж не первому жениху Харитина заперла дорогу, а выдавать младшую раньше старших не приходится.
IV
– Я тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, – говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда они по узкой лесенке поднимались на террасу. – В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда было. Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с рук сбыл, а трое сидят еще на гряде.
– Ваши-то запольские невесты на слуху, – поддакивал гость. – Богатые да щеголихи. Далеко слава-то прошла. По другим местам девки сидят да завидуют запольским невестам.
– Уж это што говорить: извелись на модах вконец!.. Матери-то в сарафанах еще ходят, а дочкам фигли-мигли подавай… Одно разоренье с ними. Тяжеленько с дочерями, Михей Зотыч, а с зятьями-то вдвое… Меня-таки прямо наказал господь. Неудачлив я на зятьев.
Гость ничего не отвечал, а только поджал свои тонкие губы и прищурился, причем его сморщенное обветрелое лицо получило неприятное выражение. Ему не поправился разговор о зятьях своею бестактностью. Когда они очутились на террасе, хозяин с видимым удовольствием оглянул свой двор и все хозяйственные пристройки.
– Хорош дворик, – вслух полюбовался гость. – А што в амбарах-то держишь?
– А разное, Михай Зотыч: и семя льняное, и кудельку, и масло.
– Вот это ты напрасно, Харитон Артемьич. Все такой припас, што хуже пороху. Грешным делом, огонек пыхнет, так костер костром, – к слову говорю, а не беду накликаю.
– Покедова бог хранил. У нас у всех так заведено. Да и дом каменный, устоит. Да ты, Михей Зотыч, сними хоть котомку-то. Вот сюда ее и положим, вместе с бурачком и палочкой.