Приваловские миллионы. Хлеб

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

– Завещание недействительно, Харитон Артемьич.

В первую минуту Малыгин хорошенько даже не понял, в чем дело, а только почувствовал, как вся комната завертелась у него перед глазами.

– Как недействительно?! – вскипел он уже после драматической паузы.

– Очень просто… Недостает одного свидетеля.

– Как недостает? Целых двое подписались.

– В том-то и дело, что двое… По закону нужно троих.

– Врешь… Я сам подписывал духовную у старика Попова, и нас было двое: протопоп да я.

– Совершенно верно: когда подписывает духовную в качестве

свидетеля священник, то совершенно достаточно двух подписей, а без священника нужно три. И ваше завещание имеет сейчас такую же силу, как пустой лист бумаги.

– Не может этого быть, потому как у меня деньги на жену положены были.

– Дело ваше, а духовная все-таки недействительна.

– Значит, все прахом?.. Нет, не может этого быть… Тогда что же мне-то останется?

– По закону вы получите четвертую часть из движимого и восьмую из недвижимого.

– И это только потому, что нет третьего свидетеля?

– Только поэтому. В законе сказано прямо.

– Да ведь жена была моя, и я свой дом записывал на нее и свои деньги положил на ее имя в банк?

– Это все равно. Вы только наследник после нее.

Харитон Артемьич забегал по кабинету, как бешеный. Лицо побагровело, и нотариус даже испугался.

– Успокойтесь, Харитон Артемьич… Бывает и хуже.

– Да ведь это мне зарез… Сам себя зарезал… Голубчик, нельзя ли поправить как-нибудь? Ну, подпишись третьим ты сам.

– Нельзя.

– На коленки встану… не уйду отсюда.

– Ничего не могу.

– Ну, чего тебе стоит? Будь отцом родным… Ведь никто не узнает.

– Не могу… Я присягу принимал.

– А ежели я сам подпишусь третьим?

– Нельзя.

С Малыгиным сделалось дурно, и нотариусу пришлось отпаивать его холодною водой.

– Это меня проклятый писарь подвел! – хрипел старик, страшно ворочая глазами. – Я его разорву на мелкие части, как дохлую кошку!

– Успокойтесь, Харитон Артемьич. Ведь со своими дело будете иметь, а не с чужими.

– Со своими? Вот в том-то и вся моя беда… Свои! Ха-ха!

От нотариуса Малыгин направился прямо в ссудную кассу Замараева. Он ворвался, как ураган, и сгоряча не узнал даже зятя.

– Где разбойник? где погубитель?

– Тятенька, кого вам нужно? – спрашивал Замараев.

– Ах, это ты!.. Тебя нужно!.. Тебя… Задушу своими руками!

– Какие вы слова, тятенька, выражаете… Вот лучше напьемся чайку и потолкуем.

– Чайку? Вот где мне твой чаек… Твоя работа, разбойник! Ты составлял духовную!

– Все по закону, тятенька, и духовная по всей форме.

– А где третий свидетель?

– Это уж было ваше дело, тятенька… Вы подбирали свидетелей.

– Не говори, душегубец!

Старик страшно бунтовал, разбил графин с водой и кончил слезами. Замараев увел его под руку в свой кабинет, усадил на диван и заговорил самым убедительным тоном:

– Тятенька, напрасно вы на меня мораль пущаете… И даже лучше, что так вышло.

– Что-о?!. Ах, разбойник!

– Нет, вы меня выслушайте… Допустим, что духовная была бы правильно составлена – третий свидетель и прочее… Хорошо… Вы предъявляете духовную, ее утверждают,

а деньги получили бы ваши кредиторы. Ведь у вас векселей, слава богу, выдано достаточно.

– Всего-то тысяч на шестьдесят. Значит, мне осталось бы чистых сорок тысяч да дом.

– Ах, какой вы, тятенька! Тогда бы кредиторы получили сполна все свои шестьдесят тысяч, а теперь они получат всего из капитала богоданной маменьки вашу четвертую часть, то есть двадцать пять тысяч, да вашу восьмую часть из дома. Значит, всех-на-всех тридцать тысяч.

– Ну, ну, говори, разбойник!

– Я, тятенька, по закону. Я тут ни при чем. Уж лучше, ежели деньги достанутся родным детям, чем чужим.

– Значит, по закону?

– Точно так-с.

Замараев взял счеты я принялся подводить баланс.

– Вы, тятенька, яко законный супруг своей жены, получите из движимого свою законную четвертую часть, то есть двадцать пять тысяч, да из недвижимого свою восьмую законную супружескую часть. Теперь… У вас шесть дочерей и сын. По закону, дочерям из движимого должна быть выделена законная седьмая часть, и Лиодору достанется тоже седьмая, значит на персону выйдет… выйдет по десяти тысяч семисот четырнадцати рублей двадцати восьми копеек и четыре седьмых-с. Из недвижимого, что останется после вычета вашей восьмой части, дочерям шесть четырнадцатых, значит, близко половины, а три восьмых – Лиодору. Вот и все по закону, тятенька… Я ничего от вас не скрываю. Заметьте, что я ни одной вашей копейки не желаю получать… Анна, как знает, так и пусть делает.

– А ты забыл еще подсчитать, что на всех на вас креста нет… Ах, разбойники!.. Ах, душегубы!.. Ведь я-то, значит, хуже нищего остался?

– А стеариновая фабрика, тятенька? Это капитал-с…

VIII

История с малыгинским наследством сделалась злобой дня для всего Заполья. Пересудам, слухам и комментариям не было конца. Еще ничего подобного в купеческой среде не случалось. Положение Харитона Артемьича получилось трагикомическое в самой обидной форме. Дело в том, что всем было ясно, как он хотел скрыть капитал от своих кредиторов и как глупо поплатился за это. Сложилась целая легенда о малыгинских дочерях, получивших наследство до последней копеечки при живом отце и пустивших этого отца буквально нищим. Малыгинские зятья вошли в пословицу.

В действительности происходило так. Все зятья, за исключением Пашки Булыгина, не принимали в этом деле никакого участия, предоставив все своим женам. Из сестер ни одна не отказалась от своей части ни в пользу других сестер, ни в пользу отца.

– Все равно у тятеньки опишут кредиторы, – объясняла «полуштофова жена» с обычною авторитетностью. – Вольно ему было засаживать весь свой капитал в фабрику, да еще выдавать векселя… Он только нас разорил.

– Конечно, разорил, – поддакивала писарша Анна. – Теперь близко полуторых сот тысяч в фабрике сидит да из мамынькиных денег туда же ушло близко тридцати, – по седьмой части каждой досталось бы. Плакали наши денежки… Моих двадцать пять тысяч сожрала проклятая фабрика.