Приватизация по-российски

Чубайс Анатолий

Конечно, вопрос о социальной справедливости — вопрос бесконечно болезненный. Нам твердят: вы так провели свою приватизацию, что в стране теперь социальное расслоение. А я считаю, что мы сделали свое дело — оптимально. В стране, где два поколения жили чужим умом; где уже давно не осталось людей, которые могли бы сказать: “Я помню, что это такое — частная собственность на землю”, — в такой стране провести преобразования такого масштаба за такие сроки. А главное — провести их бескровно!

Вы посмотрите на Китай. Они там никак не решатся врубиться в приватизацию. И не потому, что коммунистические идеалы. Нужны им эти идеалы, как собаке пятая нога! Просто

не могут найти бескровной схемы. Там едва-едва только начались демократические преобразования, и тут же — кровь. И это при том, что коммунизма у них по времени было в два раза меньше, чем у нас. При том, что у них есть поколения, которые прекрасно помнят, что такое частная собственность на землю. И при всем при этом китайцы боятся. Повторяю: они не могут найти оптимальной схемы.

Мы же не просто нашли такую схему, мы претворили ее в жизнь. И, повторяю, сделали это бескровно А вот те люди, которые хотят сегодня ревизию провести, итоги приватизации пересмотреть, — вот те нарываются на большую кровь.

Но вернемся на старт денежной приватизации — в 1994—1995 годы. Госкомимущество перестраивалось. Инвестиционные конкурсы шли ни шатко ни валко. Отечественные банкиры еще не накопили достаточно денег, чтобы принимать участие в полнокровных денежных аукционах. А иностранцы боялись рисковать. Политическая нестабильность отбивала охоту у многих потенциальных инвесторов рисковать своими деньгами. Собственно, российский рынок ценных бумаг и до сих пор остается крайне чувствителен к разного рода политическим событиям.

Если в Америке, например, не дай Бог, застрелят президента, то фондовый рынок отреагирует на это максимум двухпроцентным падением стоимости акций крупнейших частных компаний (так называемых голубых фишек). Да и то — на два-три дня.

И это вовсе не означает, что американцы не жалеют своего президента. Просто они понимают, что основы американского экономического и политического устройства выстраивает не какая-то отдельная личность, но они базируются на двухсотлетней историй конгресса и конституции, судов и полиции. На священном праве частной собственности, вдолбленном с пеленок каждому младенцу усилиями огромной пропагандистской машины. На Великой Американской Мечте, наконец, — когда всякий уважающий себя гражданин стремится стать миллионером.

Не то в России. Не развиты основы демократии. Не устоялось в ментальности нации представление о священном праве частной собственности. Со скрипом работает неразворотливая и крайне рыхлая судебная система. Свежи еще воспоминания о всевозможных экспроприациях, репрессиях.

Кстати, об экспроприациях и репрессиях. Как-то принято считать, что они породили в народе страх перед государственной машиной. Люди, мол, не очень торопятся включаться в реформы, потому что слишком уж силен страх перед возможностью кровавой реставрации. Но я думаю, что дело обстоит еще хуже. Потому что вся загвоздка не в страхе (страх побороть было бы проще), а в устойчивом недоверии народа к государству, недоверии, порожденном многолетним государственным насилием.

Я был знаком со многими людьми, которые прошли через жернова сталинской машины — лагеря, высылки. Многие мои родственники все это пережили: отец, его сестра, брат, я уж не говорю о деде с бабкой. Они были простые крестьяне. Не очень образованные, но жили своим крестьянским умом. Всю жизнь с природой боролись: дождь пойдет, не пойдет? Урожай успеть бы собрать да сохранить. Скотину обиходить. И вот такой образ жизни — русский быт — из поколения в поколение воспитывал человека абсолютно бесстрашного.

Крестьянин только с виду был забит и безмолвен, а на самом деле он решительный и всегда рассчитывал только на свои силы.

Так вот, когда моих деда с бабкой высылали в Сибирь (только за то, что немцы), что, они высылки этой испугались? Ничего подобного! Да, господи: в Сибирь так в Сибирь! Они и там начали землю пахать. А через пять лет у них и корова была, и свиньи, и все у них было. Но вот что было действительно утеряно, так это доверие к государству, которое может просто так сорвать с насиженного места и забросить в глушь. А вместе с доверием был утрачен и стимул к труду.

И вот мои дед с бабкой, потомственные, можно сказать, крестьяне, собрали последние крохи, чтобы своего сына, Рейнгольда (отца моего), вытолкать из деревни в город. В автомобильный техникум, машины чинить — да куда угодно, лишь бы не крестьянствовать, лишь бы под эти жернова опять не попал. И он сбежал из деревни ночью, а в городе наврал с три короба, будто паспорт потерял, крестьянам-то тогда паспорта не полагалось, чтобы пристроиться в этот самый техникум. А потом всеми правдами и неправдами и сестру с братом вытаскивал.

Ну, и чего добилось государство своими репрессиями? Страха и покорности? Да ничего подобного! Оно добилось того, что крестьянства у нас совсем не стало. А потом стали кричать: кризис сельского хозяйства! И еще добились того, что народ понял: с нашим государством лучше не связываться. Оно все равно обманет. И это “все равно обманет” мы расхлебываем по сю пору. Это “все равно обманет” мы полной ложкой хлебали и по ходу реформ.

Государство говорит своему гражданину:

— Вот тебе бесплатный ваучер, поди купи себе акции “ЛУКОЙЛА”.

А гражданин:

— Не надо мне твоего ваучера. Тут что-то не так. Потому что так не бывает.

— Бери!

— Нет, а можно, я его не буду брать? А что мне будет, если я его не возьму?

— На, возьми! А то сейчас накажу!

— Да? Ну, хорошо, я взял. А что мне с ним делать?

— Пойди на аукцион, купи акции.

— Да? Ну, хорошо, я иду.

Вдруг — на дороге киоск. А там — бутылка водки.

— Отлично! Вот — ваучер, а мне — водочку, пожалуйста.

И — государству:

— Все, нет у меня вашего ваучера! Я вышел из игры. Я не хочу ни с кем связываться.

Вот что вколошматили. Вот что страшно. И когда мы приходим со своими ваучерами, со своими реформами, народ рассуждает привычно: “С таким дурацким государством, как наше, лучше не связываться. Ах, теперь вы не собираетесь меня обманывать? Извините. Как говорится, лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Я уж как-нибудь”.

Вот наше отношение к власти. Народ не то чтобы боится своего государства, но, говоря попросту, все время ждет от него какой-нибудь подлянки. Поэтому пристально следит за каждым его шевелением и с подозрением реагирует на каждый его чих. Поэтому фондовый рынок наш крайне неустойчив. И инвесторам в России риски мерещатся даже там, где их, может быть, и близко нет.

У процесса денежной приватизации есть свои пики и свои падения. Очень часто они связаны именно с политическими событиями разной степени значимости.