Приватная жизнь профессора механики
Шрифт:
И Бессонов предложил своему аспиранту разобраться в этом явлении, теоретически исследовать его. Естественно, в один из ближайших приездов в Москву, я встретился с этим аспирантом. Но при первой встрече я не поверил в то, что аспирант так уж талантлив, как об этом говорил Бессонов.
Фамилия аспиранта была странная - Балжи, звали Моисей Юрьевич. Однако все товарищи называли его Моней, и я стал звать его так же. По национальности Моня был карайлар, это маленькая народность, всего около трёх тысяч человек, проживающая в Крыму, Литве и Польше. Их иногда считают евреями, но сами они отрицают
Вот этому аспиранту Моне я и рассказывал о таинственной задаче перемотки ленты в супермаховике, в то время, как он смотрел то в окно, то на потолок. Но часто переспрашивал, казалось бы, о совершенно ненужных вещах. Я уехал, будучи уверенным, что потерял время зря. Но в следующий же приезд в Москву, позвонив Бессонову, узнал, что Моня задачу мою решил, и что мне надо встретиться с ним. При этом Аркадий Петрович подчеркнул, что эта интереснейшая задача динамики роторов вполне может составить кандидатскую диссертацию Мони.
Помещалась лаборатория Бессонова в старинном готическом здании на бывшей улице Грибоедова, в центре Москвы. Здание странное, полное таинственных загадок. Чего стоит хотя бы то, что среди научных лабораторий на двери одной из комнат была надпись: 'Квартира. Частная собственность. Просьба предварять ваш визит звонком'. Оказывается, ещё Ленин в своей записке Совнаркому 'подарил' эту комнату некоей знакомой молодой художнице, а потом она с мужем и семьёй жила там аж до построения коммунизма в нашей стране.
Лаборатория Бессонова входила в отдел академика Ивана Ивановича Артоболевского, и всё это размещалось на самом верхнем пятом этаже готического здания, причём высота пятого этажа был равна современному девятому, не меньше. Моня принял меня, загадочно улыбаясь; он нарисовал на листе бумаги странные завитушки и спросил:
– У вас в эксперименте такого не получалось?
Я достал мои фотографии и поразился почти полному сходству завитушек, нарисованных Моней и линий, изображавших ленту на фотографиях. Труднейшая задача динамики была Моней разрешена. Наступил период нашего с Моней теснейшего сотрудничества и дружбы на четверть века, после чего он исчез неизвестно куда.
В середине девяностых он, уже известный учёный, доктор наук, профессор, заведующий кафедрой, вдруг одномоментно бросил науку, кафедру, занялся бизнесом и : пропал. То мы виделись с ним каждый день, жили - то я у него, то он у меня, делили и хлеб, и водку, и многое другое, и вдруг - Моня исчез. Пришёл как-то ко мне, сказал, что бросил науку, что я буду ругать его за это, и поэтому он : исчезает с моего поля зрения. Я счёл это за очередной бред гения, но он перестал звонить сам, а на мои звонки в его квартиру, молодой мужской голос сперва просил представиться, а затем отвечал,
– Послушай ты, пидор!
– как-то спьяну заметил я наглому молодому человеку, - передай Моне, что звонил такой-то, и чтобы он немедленно дал о себе знать, иначе подключу органы! Усёк, салага!
– серьёзно добавил я, забыв расшифровать какие именно органы я собираюсь подключить.
Но это всё будет через четверть века, а пока я поехал в Москву консультировать Моню по его кандидатской диссертации и консультироваться с ним же по моей докторской. Лиля хорошо знала Моню, он и в Тбилиси к нам приезжал, и в Москве мы часто виделись вместе. Поэтому она хоть и знала, что я жить буду у Тани, но также знала, что и наука тоже будет продвигаться.
Целый месяц снова в Москве с Таней - это подарок жизни! Мы ходили на водохранилища купаться, гуляли по ВДНХ и Ботаническому саду, развлекались тем, что бросали кусочки 'сухого льда', взятого у мороженщицы, в бутылку с портвейном и получали 'крепкое шампанское'.
Когда же я вспоминал Тамару и её образ, тот самый, который я так тщательно запоминал для дня смерти, этот образ, хоть и несколько заранее, но являлся мне. Я гнал его, и чем мог пытался заслонить его - наукой, вином, любовью с Таней. Ну, испорчу я себе настроение, а толку-то? Приеду в Тольятти, разберёмся!
Но разобрались и без меня. Тамара как-то вклинилась в состав туристической группы в ГДР, может даже переводчицей, и в Дрездене нашла себе : мужа. Сперва не мужа, конечно, а 'друга', но очень скоро они зарегистрировали свой брак, и Тамара уехала в Дрезден. Повезло немчуре, такую красавицу отхватил! Да что красавицу - это только малая толика её достоинств! Тамара оставила мне свой немецкий адрес и телефон, сказав, что мужа зовут Фриц. Не знаю, помнит ли кто-нибудь сейчас, но во время войны и долго ещё после неё немцев уничижительно называли 'фрицами'. Как армян сейчас 'хачиками'.
– За фрица пошла, за фрица пошла - задразнил её я, на что она взглянула на меня чужими ледяными глазами и змеиным шёпотом спросила:
– Ты думаешь, у тебя имя благозвучнее?
– и добавила, - если будешь писать, не упоминай о глупостях, а если будешь звонить, не пей перед этим!
Что ж, я не позвонил к ней ни разу, а если и писал, то без глупостей. Будучи в Дрездене, я как-то зашёл в кафе, но не выпить, а, пардон, совсем наоборот. И вижу, что туалетного кассира нет, а деньги все бросают в пластмассовую миску. Народу было мало, дай, думаю, ссыплю денежки себе в карман, Германия не обеднеет! Но потом пристыдил себя за свои 'совдеповские' мысли и решил, по крайней мере, не платить - всё равно никто не видит.
Вышел из туалета гоголем, подошёл к выходу из кафе - а дверь не открывается! Дёргаю за ручку, чуть не отрывая её - тот же результат. Неужели у них, если за туалет не заплатил, дверь из кафе не выпустит!
– холодея, подумал я. Быстро вернулся, дрожащими руками бросил аж пол евро в миску и - обратно. Вижу - в кафе кто-то заходит. Я - бегом к двери, подхватываю, чтобы не захлопнулась, и выхожу. Потом мне объяснили, что рукоятку надо было не на себя дёргать, а чуть сдвинуть - дверь и раздвинется сама автоматически.