Привенчанная цесаревна. Анна Петровна
Шрифт:
— Совсем?
— Всё в вашей воле, ваше величество. Я надеюсь до конца своих дней служить только моей государыне, но исключительно для того, чтобы неприятные, досадные мысли не занимали вашего императорского величества, можно в секретном и сохраняемом в тайне документе называть имена наследников, исключающих приход к власти великого князя.
— На мысли кого имеешь, канцлер?
— Никогда о том не думал, но ведь есть же возможность назначения младшего великого князя Павла Петровича. Скажем, с регентами.
— Выходит, как Бирон, Алексей Петрович? Не так ли?
— На всё ваша воля, государыня.
...Палуба галеры. Десяток придворных. Елизавета Романовна [26] в слезах. Арап Нарцис с мопсом на руках. Ветер. Холодный. Пронизывающий. Чужие берега. Вся его оставшаяся империя. Вся! Незачем себя обманывать после того, как даже Кронштадт отказался принять своего императора. Наотрез.
26
Елизавета Романовна Воронцова, сестра Екатерины Романовны Дашковой, была близким другом императора Петра III.
— Барятинский [27] , вы были там, так в чём же дело?
— Мой государь, я не знаю, как сказать... Это ужасно!
— Говорите же, князь, что могло так поразить ваше болезненное воображение!
— Государь, когда шлюпка подошла к берегу, нас окликнули вопросом, кто прибыл. Девиер ответил, что император Пётр Фёдорович, на что раздался ответ: в Кронштадте не знают никакого императора Петра, но только императрицу Российскую Екатерину Алексеевну.
27
Барятинский Иван Сергеевич (1740—1811), князь, генерал-поручик. С 1761 флигель-адъютант, один из приближённых императора Петра III.
— Это невозможно!
— Но это так и было, государь.
— Кто отвечал вам?
— Морской офицер, имени которого я не знаю, но рядом находился вице-адмирал Иван Лукьянович Талызин.
— И как же вы повели себя?
— Девиер вышел на берег, чтобы объясниться с говорившим. Вернее — он не хотел выходить. Его в полном смысле слова выманили. Вы же знаете, ваше величество, его несдержанный характер.
— Знаю, знаю. Но что же Девиер?
— Я не мог расслышать первых слов — Девиер стоял ко мне спиной. Но я совершенно отчётливо услышал слова вице-адмирала. Боже мой, если бы я мог их не повторять!
— Перестаньте из себя корчить слабонервную дамочку, князь!
— Талызин сказал: «Раз вы не нашли в себе мужества арестовать меня именем императора, я арестую вас именем императрицы. Предложите присоединиться к нам вашему спутнику — так будет лучше для нас всех». И я, не дожидаясь последствий, приказал гребцам развернуться в сторону галеры и грести изо всех сил. Впрочем, как вы сами видели, нас никто не стал преследовать.
— Это значит... это значит... я больше не император... и мои подданные, обязанные соблюдать данную мне только что присягу, изменили своему монарху...
— Вы
— Полноте, Миних, игра окончена, и вы это знаете не хуже меня. Во мне нет той дьявольской хитрости, с которой императрица вместе со своими любовниками готовила эти события. Меня предала не только моя собственная жена и кузина — я просто недооценил её чудовищного властолюбия. Меня предала даже моя крестница, даже очаровательная умница княгиня Дашкова, попавшаяся на актёрскую игру и бесконечные театральные представления околдовавшей её императрицы. Без неё никто при дворе не обратил бы внимания на великую княгиню. Не сомневаюсь, что и вы все оставите меня. Как же я не догадывался, что живу среди лицемеров и лгунов!
— Государь, минута слабости простительна даже великим монархам. Я не сомневаюсь, что вы уже преодолеваете её и готовы отдавать приказания. Мы ждём их, ваше императорское величество.
— Что ж, нам следует незамедлительно вернуться на берег.
— Вы имеете в виду...
— Только Ораниенбаум. Я не думаю, чтобы императрица лишила меня этого любимого моего убежища. В конце концов, она была всегда холодной, но не жестокой. Да, да, поспешите в Ораниенбаум. Я подумаю над письмом, которое вы отвезёте императрице, Голицын.
— Но вас ждут голштинцы, государь!
— Полноте, мой верный Миних. У нас с вами даже нет плана их использования. Продуманного плана, я имею в виду.
— На войне такие планы рождаются в зависимости от обстоятельств. В этом нет ничего трагического.
— Государь, я умоляю вас не падать духом. Ваша верная Романовна согласится с любым решением, какое бы вы ни приняли. Мне ненавистна сама мысль, что вы так легко уступаете свои священные права этой ничтожной и двуличной женщине.
— Друг мой, у меня просто нет сил для сопротивления. Я устал и разочарован. Да, да, не удивляйтесь — именно разочарован. Измена в собственной семье...
— Но вы же собирались оставить свою супругу — о какой же семье вы говорите!
— Князь, я набросаю сейчас прожект письма императрице. Оно не будет пространным. Я попрошу у неё помилования и возможности удалиться навсегда в Голштинию. В конце концов, мне никогда не нужно было приезжать в Россию. Какая ирония судьбы — я лишился любимой Швеции, чтобы погибнуть в ненавистной России.
— Ваше императорское величество, как вы можете!
— Поверьте, Нарышкин, иногда во мне просыпается дар пророчества, и на этот раз говорит именно он.
А. Г. Орлов — императрице Екатерине II. Ропша. 5 июля 1762.
Наш очень занемог, и схватила его нечаянная колика, и я опасаюсь, чтоб он сегодняшнюю ночь не умер, и больше опасаюсь, чтоб не ожил. Первая опасность для того, что он всё вздор говорит и нам это нисколько не весело. Другая опасность, что он иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть...