Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

Молева Нина Михайловна

— Да ты что, Настасья? Когда такое случилося?

— Вчерась. Не со мной — с князем Фёдором Юрьевичем толковать хотела, как только государь Пётр Алексеевич на Кокуй перед отъездом с прощальным визитом отправился. Того в толк не взяла, что князь при государе каждую минуту.

— Тебе-то что сказала? Чего хотела?

— Сказала. Да как ей сиротине не сказать: не простился с ней государь при выезде. Сынка благословил: ему Никифор Вяземский царевича Алексея Петровича подвёл. А о царице ровно забыл. Как на крыльях на Кокуй помчался к своей

любезной.

— Тихо, тихо, Настасья! Ополоумела, что ли? Не твои это дела, не тебе о них и судить. Ты, боярыня, больно скора на язык стала. Нешто довелось тебе со свечой в ногах у немкиной постели стоять, чего слова всякие непотребные говоришь.

— Да полно тебе, Прасковьюшка, воробьи под застрехами про немку государеву который год чирикают.

— По-воробьиному жить решила, Настасья Фёдоровна? Без кола, без двора? Забыла, какой государь наш на руку скорый? Поехал на Кокуй — ему знать зачем. А вот Авдотья... Что ещё она толковала? Поди, сразу не отъехала?

— Где сразу! Насилу дождалась, когда восвояси отправится. Всё плакала — рекой разливалася. Глядеть больно.

— О чём толковала? Господи!

— Девичество своё поминала. И что в крещении Прасковьей наречена была. Как покойница царица Наталья Кирилловна в невесты государю её выбрала, имя на Евдокию сменили. Будто в честь великой княгини московской Евдокии Суздальской, супруги великого князя московского Дмитрия Ивановича Донского. Кстати, и родителю её имя сменили: из Иллариона Фёдором заделался. 27 января 1689 года брачный венец приняла, а почти через год царевича Алексея Петровича родила, ещё через год Александра Петровича — полгодика пожил всего, в 1693-м — Павла Петровича. Они-то не жильцами оказались.

— Хоровитые оказались, вот что.

— Царица Авдотья иначе толкует. Будто как сошёлся государь Пётр Алексеевич с немочкой-то своей в 1691 году, так и пошла у них пря. И покойная царица Наталья Кирилловна сторону невестки не принимала. Сама поначалу выбирала, а так разонравилась, видно. Выговаривала государю Петру Алексеевичу, да не очень. Царица Авдотья не знала, как с бедой своей справиться.

— Жалостливая ты у нас, Настасьюшка. Только, сестрица, не твоя это печаль. Плакальщица какая за чужие беды сыскалась. Не так уж и молода Авдотья под венец шла, мы с ней однолетками замуж выходили: по двадцати-то лет.

— Ты, государыня-сестрица, договорить-то мне дозволь. Так вот, царица Авдотья сказывает, что после Павла-то Петровича отлучил её от себя супруг. Она и рада других деток родить, а он и знать её не желает.

— Это, выходит, с того года, что немке дом на Кокуе построил?

— Вроде бы так. И будто Христом Богом она молила, чтобы к ней возвернулся. В ногах валялась. К духовнику государеву ходила.

— К Петру Васильеву, что ли?

— Имени не называла.

— Акромя него некому быть. Так Пётр Васильев николи супротив государя слова не скажет. А что царице присоветовал?

— Будто промеж супругов не ему вставать. Будто их мир да согласие в руках

Господних. А её, мол, дело — мужа слушаться и волю её беспрекословно исполнять.

— Вот и выходит одно к одному: не отрешил бы государь Пётр Алексеевич супругу свою напрочь.

— Неужто в монастырь?

— Откуда мне знать. При способности со своим князем потолкуй да мне весточку перешли. Вот и тут ко мне царица Авдотья направиться хотела — девки донесли. А я к тебе уехала. Ничьими слезами её делу уже не поможешь.

* * *

Царевна Наталья Алексеевна

Боялась. Брату не призналась. Хотела страх подавить. Сама справиться. Толковала ему. Осторожно, чтобы не обидеть, беды горшей не наделать: нельзя государю страну покидать. Милославских кругом полно. Отмахнулся: не бойся, Натальюшка, за тобой Фёдор Юрьевич присмотрит.

Спросила. Не один раз. А ему, князю, во всём веришь? Не задумываясь, головой кивнул: кому же, как не ему. Забыла, каково он под Кожуховом потешными командовал. Как под Азов со мной ходил. Помнишь, сестрица?

Всё помнила. И того забыть не могла: одна остаётся в Москве. Совсем одна. Государю что: был — уехал. Ей-то, царевне, куда уехать, случись какая беда.

Перед самым отъездом решила впрямую сказать. Не получилось. Простился загодя. Обещал перед выездом заглянуть — времени, знать, не хватило. Говорили, у Анны Ивановны задержался. Увела немка в опочивальню средь бела дня. Боится государя потерять. А на сестру часу не осталось. Записочку прислал.

Вот теперь и выбирай: то ли в Преображенском сидеть — нет, среди стрельцов да потешных ни за что! Можно в Красном селе — дом маловат, до дворца руки не дошли, да и на самой проезжей дороге. Выбрала Воробьёво. Плохо, что на отлёте, да, кажется, спокойнее.

А вот на письма всегда время находит. Весточками радует, как бывало: что ни день матушке писал.

Выехали из Москвы на сорок мучеников Севастийских. Владыке молебен отслужил. Слова стихиры не обрадовали:

«Страстотерпцы всечестнии, воини Христовы четыредесяте, твердии оружницы, сквозе бо огнь и воду проидосте и Ангелом сограждане бысте, с ними же молитеся Христу о иже верою хвалящих вас. Слава давшему вам крепость, слава Венчавшему вас, слава Подавающему вами всем исцеление...»

У кого спросить, есть ли знамение какое? Лучше не спрашивать — кругом глаза любопытные, злые. Так и ждут, как у братца-государя нога подвернётся. А он будто и опасности не видит. Ото всего отмахивается. Ты, сестрица-царевна, в случае чего к владыке обращайся. Он твои страхи рассеет. Того не заметил: хворает владыка, тяжко хворает. Даже скрываться с хворью по-настоящему перестал. В последний раз в соборе после литургии осведомилась о здоровье. Улыбнулся глазами одними: должен дожить, государыня, до возвращения государя, непременно должен. Обет положил...