Привет эпохе
Шрифт:
Бабаджанов скупо поинтересовался у Чанышева, имеет ли гость разрешение на посещение закрытого учреждения и, услышав положительный ответ, пригласил всех в автобус, пояснив, что это единственный на всем плато вид транспорта, которым приезжающие могут добраться до тюрьмы. «Кроме заключенных, счел нужным прокомментировать майор. У тех, как вы понимаете, совсем другой транспорт».
Автобус остановился у приземистого трехэтажного здания. Пройдя через строй отдающих честь солдат, мы оказались перед стальной дверью. Бабаджанов нажал на кнопку звонка, отдал по рации какую-то неразборчивую для посторонних команду и тяжелая стальная дверь, распахнувшись, пропустила нас в темный
…Мы разговариваем с ним каждый день. Сначала при наших беседах присутствовал непременно кто-то третий. То начальник тюрьмы Амангельды Бабаджанов, то Сергей Чанышев, то кто-то из постоянно приезжающих сюда с проверкой офицеров МВД. Потом наши неспешные разговоры, видимо, всем наскучили, нас оставили вдвоем. Я даже не знаю, если охрана за дверью комнаты, в которой мы остаемся. Наверное, все-таки есть, как же иначе?
Союбственн6о, последние дни говорит только Алишер, а я лишь стараюсь его не прерывать, дабы не оборвать столь тонкую нить разговора.
Познакомились мы в первый же день. Он вошел в комнату, снял бесформенный головной убор, представился. Как положено: фамилия, имя, отчество, статьи, по которым осужден, срок заключения. Получив разрешение, сел на предложенный ему стул, подернув штаны, составляющие пару темно-серой робы. В глазах – напряженное ожидание. С тем же напряжением выслушал мои пояснения, что я журналист, хотел бы с ним побеседовать, но только в том случае, если он согласен. Кивнул головой в знак согласия. Передо мной стоял чайник зеленого чая и пиалы. Я налил чай в одну из пиал и протянул ее, как принято на востоке, Алишеру. Он отрицательно покачал головой: «Нам не положено».
– Что, чай пить не положено? – недоуменно переспросил его.
– Нет, у нас своя посуда, из пиалушки пить не положено, – без всяких эмоций пояснил заключенный.
– Ну, это в камере у вас воя посуда, а здесь можно из этой. Пей.
Майор Бабаджанов отвлекся от телефонного разговора, кивнув разрешающе проворчал: «Пей, пей».
Алишер взял пиалу, руки его дрожали, а из глаз, вот уж чего не ожидал от этого крепкого парня, брызнули крупные слезы.
– Что с тобой? – спросил его Чанышев.
Парень поднялся, заговорил сбивчиво, горячо, перемежая русские слова с узбекскими:
– Гражданин начальник, у меня срок двенадцать лет. Год я уже сижу, это значит, мне еще одиннадцать лет чай из пиалушки не пить. Что я наделал, что натворил?
– Ну, не плачь, – стал успокаивать его и начальник тюрьмы. – Ты еще молодой, тебе всего двадцать пять лет, а если ты действительно все понимаешь и искренне раскаешься, то тебе, может, и срок уменьшат.
Постепенно Алишер успокоился, стало отвечать на вопросы. Беседа наша в тот деньб была недолгой, всего несколько минут. Но на другой день майор Бабаджанов сообщил мне, что тот заключенный, что беседовал накануне, хочет со мной встретиться для разговора. «Я не возражаю, заметил начальник тюрьмы. Пусть выговорится, раз на душе накипело».
На сей раз никаких вопросов мне и задавать не пришлось. Это была сбивчивая, но исповедь, искренне, как мне показалось, раскаявшегося человека. Признаюсь как на духу, у меня и в мыслях не было, протягивая Алишеру пиалу зеленого чая, тем самым расположить его к себе, вызвать доверие или сыграть на каких-то чувствах. Родившись и прожив много лет в Узбекистане, почитая и уважая народные традиции, я протянул ему пиалу чисто машинально, как протянул бы ее любому другому человеку, который подошел бы ко мне в тот момент, когда
…Когда-то здесь, на плато Устюрт, построили сложнейшее инженерное сооружение – бетонную полосу для запасной посадки космического корабля «Буран». Все, что было связано с космосом в те годы, сулило существенные государственные субсидии, но и было овеяно тайной. Невесть для каких целей военные строители возвели стены трехэтажного здания, но недострой в итоге бросили. Исчез с карты мира Советский Союз, «Буран» на Устюрте так и не приземлялся. А недостроенное здание, благо стены были крепки и толщины внушительной, в итоге приспособили под тюрьму. В нескольких километрах находится железнодорожная станция Жаслык. Так что заключенных сюда доставляют в спецвагонах, а родственники на свидание приезжают проходящими через Жаслык поездами. В Жаслыкской тюрьме ( официально ее числят колонией, но в народе иначе, как «тюрьма», никто не говорит) содержится от 300 до 350 террористов, осужденных на разные сроки.
– Условия содержания у нас получше, чем в других подобных учреждениях, – говорит майор Бабаджанов. – В старых-то камеры переполнены, а у нас, как говорится, недокомплект. Рассчитаны камеры на шестнадцать человек, максимум сидит 12-13.
– Сбежать отсюда можно? – спросил я майора.
– Куда? – равнодушно пожал он плечами. – Плато оно и есть плато. На нем нет ни дорог, ни указателей. Здесь заблудиться – раз плюнуть. Кажется, что вперед идешь, а сам на одном месте кружишь. Да и волки вокруг рыскают. Нет, отсюда не сбежишь.
Я попросил майора открыть одну из камер, на которую сам, ваборочно, указал. Стальная дверь открылась, за ней оказалась еще одна – из стальных прутьев. Поднялись сидящие на нарах заключенные. Нестройным хором проскандировали: «Ассалом алейкум, гражданин начальник». Дежурный отрапортовал, что в камере все в порядке, больных нет, жалоб на содержание нет.
Вечером мы с майором Бабаджановым прогуливались по дорожкам городка, где живут офицеры охраны и их семьи. Дневная жара сменилась прохладой, даже слегка знобило.
– Послушайте, Амангельды, – обратился к Бабаджанову. – Похоже, вы своих подопечных не очень-то жалуете.
– Как это? – переспросил он.
– Ну, большого сочувствия к ним я не заметил.
– Давайте определимся сразу, – посуровел майор. – Мне ведь подобные вопросы частенько задают. Сюда и правозащитники приезжают постоянно, и комиссий всяких полно. Правда, до вас, журналистов еще не было. Так вот, я ни от кого не скрываю. Я обязан выполнять все инструкции, а сочувствовать этим бандитам не обязан. И никто от меня этого потребовать не вправе. Я вообще к ним никак не отношусь, я просто запрещаю себе к ним как-то относиться. Свидание положено – получишь, не положено – не получишь. Продукты привозят, все в котел идет. Здесь красть некому и уносить некуда. Кругом степь. Я ведь знаю, что про здешние места напридумывали. И что под землей здесь работают, и будто радиация здесь. И о себе слыхал, что майор Бабаджанов – зверь в военной форме, самолично заключенных бьет. Я пальцем никого не тронул. А тронул бы – меня любая комиссия в порошок растерла. Колонию держу в строгости – это есть. А кто сказал, что должно быть иначе? Здесь не санаторий, здесь колония.