Привет тебе, Митя Кукин!
Шрифт:
Саша, боясь, как бы Митя не раздумал и не повернул назад, принялся расписывать вслух будущую жизнь на корабле:
— Как заявимся, Митек, так первым делом отрапортуем: «Юнга Кукин и юнга Елизаров для прохождения военной службы прибыли!» Вот папа и лейтенант Бабушкин обрадуются так обрадуются. Они ведь там по нас наверняка соскучились…
— Скажешь тоже… Соскучились! — сомневался Митя. — Лейтенант меня и в глаза не видел.
— Мало ли что не видел. Всё равно соскучился. Моряки, знаешь, как по берегу, по семье скучают? А ты ему станешь как сын
— У него, может, свой сын есть?
— Нету! Если бы он был, лейтенант бы тебе привет не послал. Он бы своему сыну послал. Нет, Митек, он сразу тебя признает и даже к себе в каюту жить возьмёт. Ты хоть когда-нибудь в каюте на корабле был?
— Откуда же…
— А я бывал. Правда, маленьким, ещё до войны, и многое позабыл. Но вот одно запомнил. Есть там такое круглое окошко, иллюминатор называется. Стекло в нём толстое, чистое, а за стеклом — синее небо, а море — тоже синее. И волны под самым окном тихонько нашлёпывают, а в каюте на столике, знаешь, что?
— Что?
— Целый стакан компота! А я беру этот стакан и пью. Правда, хорошо?
— Хорошо-о, — кивает Митя. — Да только, я думаю, компотов там сейчас никто не распивает, а все стоят на своих боевых местах и смотрят, где враг.
— А я про что? И я про то же! — сразу, не задумываясь, переключается Саша. — Мы тоже будем смотреть. С мачты будем смотреть. Нам бинокли выдадут.
— Раньше ты говорил, автоматы.
— И автоматы, и бинокли, и ещё пистолеты.
— Ну, пистолеты вряд ли… Пистолеты бывают у командиров.
— Не только у командиров. Когда к нам на ленинградскую квартиру забегал в последний раз от папы матрос с запиской, у него, у матроса, на ремне висел пистолет. Вот такой! Большущий! Маузером называется.
9
Мальчики шли, разговаривали, а хмурый, полный тревожных шорохов лес между тем кончился, и за последним поворотом с горки они увидели белеющие в ночи поля, прямую насыпь железной дороги и постройки долгожданного полустанка за ней.
Построек было немного. Крохотный деревянный вокзал с дежуркой, сарай для инструментов и длинный, в сугробах по самые окна барак, в котором жили дорожные рабочие и служащие.
Невдалеке от полустанка среди полей раскинулось большое село по названию тоже Кукушкино. Его спящие избы и высокие ветлы сливались в один тихий тёмно-серый остров: там даже собак было не слыхать.
А вот в окне дежурки мерцал огонёк. Слабое пламя керосиновой лампы освещало склонённую к самому столу чью-то голову в нахлобученной шапке.
— Дежурный по разъезду. Ты его не бойся. Он только к поездам и выходит, — сказал Митя, потому что бывал тут не один раз, когда приезжал с Филатычем на сельскую почту и в пекарню за хлебом.
Мальчики осторожно прошли мимо окна. Митя посмотрел вдаль и вдруг обрадовался:
— Зелёный светофор зажёгся! Поезд близко.
— Якши! — весело подхватил по-турецки Саша и опять взял на себя командование: — Ты, Митек, не зевай, делай, как я. Когда придёт поезд,
— Какой собачий ящик? Где? — спросил неопытный Митя. — В нём что? Собаки ездят?
— Собаки не ездят. Это так говорится, собачий, а ездят в нём ребята-беспризорники, безбилетники. У нас тоже билетов нет — значит, поедем в собачьем. Невелика важность… Лишь бы везло, ехало! Верно?
Митя кивнул: верно! Он и не подозревал, что Саша об этих ящиках читал в какой-то книжке о беспризорных, но сам их не видывал и видеть не мог. Саша ведь и на поезде-то прокатился всего-навсего один раз в жизни, когда его везли из Ленинграда в интернат.
И тем не менее мальчики не сомневались, что всё теперь будет «якши», что стоит прийти поезду — и они тут же простятся с полустанком Кукушкино.
А поезд подходил. Далеко в полях пропел его чуточку печальный голос. Потом голос повторился, прозвучал раскатистее, задорнее, слышнее, и на платформу вышел дежурный с зажжённым фонарём.
Дежурный поднял фонарь над головой, и через две-три минуты поезд вылетел из темноты, засверкал мощным прожектором паровоза, осветил чёрные шпалы, осветил длинные блестящие рельсы и, сильно расталкивая воздух, загрохотал мимо платформы, мимо дежурного, мимо вокзала, мимо мальчиков.
Поезд был товарный, и полустанок он пролетел напроход.
Поезд был с танками. Тяжёлые, чёрные, с грозно устремлёнными вперёд стволами пушек, они мчались друг за другом, и казалось, вся земля дрожит от их стальной тяжести. Казалось, это не поезд несёт их вперёд, а сами танки несутся с грохотом и лязгом в западную сторону, где холодные ночные поля и ночное небо слились в одну мрачную полосу.
Танков было так много и они пролетали так быстро, что у Мити закружилась голова. Он отвернулся, а когда снова глянул, то грохот поезда уже затих, фонарь дежурного опустился, помелькал огоньком туда-сюда, поплыл за угол вокзала, там стукнула дверь — вот и всё!
— Вот и всё, — сказал Митя. — Как теперь быть?
— Как быть, как быть! Ждать, терпеть, — ответил Саша и махнул рукой в сторону вокзала. — Пойдём погреемся.
Греться пошли в зал ожидания. Там было так темно, что собственной руки не разглядеть, лишь смутно белел квадрат окна, выходящего на перрон. В зале стояла мозглая сырость, пахло, как в погребе.
Митя осторожно прикрыл за собою дверь на пружине, прошептал:
— Тут где-то печка.
Мальчики, натыкаясь на деревянные диваны, стали искать печку. А рядом, за тонкой стенкой, вдруг тихо зажужжало, негромко звякнуло, и высокий мужской голос прокричал:
— Тюнино! Тюнино! Триста восьмой-бис через Кукушкино проследовал. Вы меня поняли? Я вас понял. Ага!
Снова звякнуло, голос умолк.
— Дежурный по телефону разговаривает. Не шуми, а то услышит, — прошептал Митя, опять ударился коленкой о диван и тут наткнулся ладонями на железный округлый печной бок.