Привидения являются в полдень
Шрифт:
— Да ты ведь никогда и не спрашивала. И всегда была больше занята собой, чем мною… Нет-нет, я тебя не упрекаю, зачем тебя упрекать. Ты права, что никогда не интересовалась моей жизнью. А жизнь-то, в общем, была паршивая…
— Но постой… — Катя удивленно смотрела на него, все еще не в силах прийти в себя. — Как же так? Почему же мы все считали, что ты сын каких-то влиятельных родителей?
— Вы считали? — Дима горько скривился и снова отхлебнул пива. — Где это вы считали? Кто это — вы?
— Мы, в школе. А кто… Из тех, кто так считал, осталась одна я.
— Ясно. Вы — четыре подружки. Вы всегда считали одно и то же — все вместе. Что одна, то и другая… Ира считала меня глупым, Лена меня презирала, Лика со мной кокетничала, а ты меня
— Да, так… А ты нуждался? Ты всегда был хорошо одет, и мы думали…
— Наивные вы девчонки! Значит, меня подвела хорошая одежда?
— Дима, но ты же сам рассказывал нам про своего отца! — вдруг вспомнила Катя. — Твой отец, который занимал какой-то пост в Министерстве по культуре и спорту! Это что, выдумка?
— Нет. Но он давно умер, когда я это рассказывал. Я, наверное, просто не закончил свой рассказ. Надо было рассказать вам: все это было давно, девочки, этого человека больше нет. И все стало бы на свои места. Не знаю, почему я все это вам не сказал. Наверное, не хотел вызывать к себе жалость?
— Понятно… А как же твоя мать?
— Мать? — Дима пожал плечами. — У нее всегда была своя жизнь.
— То есть она жива?
— Для меня — нет.
— Постой, как же так… Ты сказал, что родителей у тебя нет?! А мать жива?! Дима, ты что-то намудрил… Какая бы мать ни была…
— Ох, я знаю, что ты хочешь сказать! — вспылил Дима. — Какая бы моя мать ни была, она все равно мне мать — хорошая или плохая?! Да она просто…
Он задыхался, и Катя вдруг испугалась за него. Она никогда не видела, чтобы веселый Дима так волновался. Она попыталась его успокоить:
— Ну брось ты. Конечно, это твое личное дело, что думать о своей матери… Не надо сходить с ума. Я больше не буду тебя расспрашивать!
— Да и не надо расспрашивать. Я сам все тебе расскажу. Моя мать — проститутка.
Катя онемела. Дима сказал это так горько и серьезно, что у нее не возникло ни малейшего сомнения — он говорил правду.
— Она самая настоящая проститутка. Я могу повторить это слово сколько угодно. Я привык его повторять, но никогда никому не говорил этого. Я про себя повторял это слово всю жизнь… И мне этого было довольно, чтобы никогда не рассказывать никому о ней… Но тебе я расскажу. Я хочу, чтобы ты все знала обо мне, все… Я так устал молчать…
Он закурил и продолжал в более спокойном тоне:
— Она всегда была такой, сколько я себя помню… Нет, материальная нужда тут ни при чем. Никто не заставлял ее заниматься этим. Никто. Она сама выбрала такую судьбу. Ты ошибаешься, если представляешь ее на панели, всю размалеванную, в короткой юбке… Да в те времена такое было просто невозможно! Нет, мама поступала по-другому, она просто отдавалась всем, кто хотел этого. И красилась в меру. И одевалась совсем не так, как одеваются путаны. Одевалась, правда, очень хорошо и меня тоже одевала хорошо… Тут вы, девочки, были правы. Я ни в чем не нуждался. Но каково мне было знать, откуда все это берется? Она брала деньги у любовников. Их у нее было… Не соврать, штук двадцать.
Катя совсем окаменела. Она просто не знала, что можно сказать в ответ на это признание, а Дима все продолжал. Казалось, он счастлив возможности выговориться перед кем-то.
— Когда я учился в шестом классе, отец умер. Я думаю, мать была тому виной. Сердце у него было слабое, работа нервная… Да, он правда занимал какой-то пост в этом министерстве. Приходил всегда поздно. Усталый, нервный, вымотанный. Видел мать. Она всегда была чуть-чуть в подпитии, в расхристанном халате, с размазанным гримом. Это значило, кто-то сегодня у нас был. Я все это видел, ведь я приходил из школы, когда эти мужики еще были у нее. Мать никогда не показывалась с ними передо мной, они были в ее спальне… Я открывал дверь своим ключом, проходил к себе в комнату, закрывался там — у нас на всех дверях были замки… И врубал музыку на полную мощность. Чтобы ничего не слышать. Она всегда очень
— Не знаю, — выдавила из себя Катя. — Прости, но я же ничего не знаю… Говори, говори!
— Говорить? Хорошо, если тебя не тошнит. Дома у нас все было. Отец зарабатывал очень хорошо, у него была служебная машина, правда, личной не было… Он ездил в загранкомандировки, привозил шмотье… Мне и ей тоже. А она в этом шмотье принимала мужиков. Пойми, она занималась этим просто так… Из любви к этому делу. Ей надо было все больше любовников, все чаще их менять. Когда-то я выучил такое стихотворение:
Послушай, что Клавдий претерпевал, Как почует супруга, что муж почивает, То, дерзнув предпочесть палатинскому ложу рогожу, И ночной башлык августейшая взявши блудница Тотчас уходит, с собой одну лишь взяв служанку, И под светлый парик волоса свои черные спрятав, Входит она в вертеп, от тряпья устаревшего душный, И в пустую отдельную клеть. Там она предстояла. В золоте грудь, под именем ложным Лициски, И казала свою, благородный Британик, утробу, Тут, поцелуями встретя входящих и требуя денег, Навзничь лежала она и многих вкушала дары. А когда уже дев своих распускал содержатель, С грустью она уходила, но что могла, хоть последней Клеть запирала, еще горя раздражением страсти, И утомясь от мужчин, уходила, еще не насытясь…Дима читал эти стихи с каким-то застывшим, издевательским выражением на лице, и Катя слушала его, не шелохнувшись.
— Это Ювенал писал о Мессалине, супруге императора Клавдия, — пояснил он. — Немножко экзотично это звучит, зато прекрасно передает характер моей матери. Зачем ей это было нужно? Нормального ответа не было. Я теперь понимаю, что она была больна. Есть такая болезнь — бешенство матки. И Мессалина ею страдала, и моя мать — тоже. В какой-то мере они были супругами императоров, то есть моя мать тоже ни в чем не нуждалась, и многие женщины позавидовали бы ее материальному положению. Она не работала. У нее все было — квартира, муж, сын, любые тряпки. Но она, видишь ли, не могла жить без грязи. Купалась в ней, хотя понимала, что все ее осуждают. Странное дело — при всех своих прекрасных качествах она еще была и стыдлива… Ужасно боялась, что кто-то плохо про нее скажет… Скрывала этот свой порок, насколько могла. Но конечно, те мужчины, которые с ней были, не молчали… О ней шли самые чудовищные сплетни. Кто-то начал намекать отцу на работе, что моральный облик его супруги… Отец сгорал от стыда. У него пошли припадки — один за другим, сплошной чередой… Потом его увезли в больницу. Там он умер. Я повторю, что тогда я учился в шестом классе… В тот день, когда его хоронили, я почему-то твердил эти стихи про себя… Я их выучил, когда случайно нашел у Ювенала. Мне показалось таким совпадением, что две женщины, разделенные тысячелетиями, ведут себя так одинаково. Впрочем, все это не важно. Мы стали жить с матерью. Для меня это был ад. Я старался меньше бывать дома… Пытался не замечать их всех… Но это мне все равно не удалось бы: то и дело встречал в коридоре какого-то мужика в халате моего отца. Он шел в ванную мыться, — этот мужик… Всегда разный. Один раз я кинулся на такого посетителя и стал срывать с него халат. Он меня ударил. Выбежала мать, голая. На бедрах у нее было размазано что-то белое… Я знал, что это такое, Я ударил мать по лицу. Она зарыдала и стала меня ловить, уж не знаю зачем… Хотела побить, что ли… Или обнять. Кто ее поймет! Я убежал из дому.