Приволье
Шрифт:
Пока они говорили, шофер успел снять с грузовика три мешка и два ящика с продуктами, поставил их возле арбы, ведерком зачерпнул из корыта воды, вылил ее в горячий радиатор, шумно захлопнув крышку капота, как бы говоря этим: все уже сделано, можно ехать. Вернувшись к грузовику, Пономарев взял в кабине автомат и брезентовую сумку с патронами.
— Коля, скоро ты там? — послышался женский голос.
— Скоро, скоро, — быстро ответил Пономарев и крикнул: — Степан! Включи на минутку фары. — И обратился к Паше: — Подойди поближе к свету. Вот смотри и запоминай нехитрую мудрость. Я покажу вкратцах,
— Эх, Николай Семенович, губите вы меня. — Паша тяжело вздохнула. — Лучше бы обойтись без этой железяки. Не бабское занятие.
— Верно, не бабское, — согласился Пономарев. — Но что поделаешь, война… Бери, бери оружие, привыкай. А насчет того, что я тебя погубить хочу, не права. Напротив, с оружием ты станешь сильнее…
Паша осторожно взяла автомат, чувствуя в ладонях тяжесть металла и какой-то странный, идущий от него холодок.
— Ну, все там на месте? — крикнул Пономарев тем, кто сидел в грузовике. — Я готов!
— Давно бы пора, Коля, — послышался тот же женский голос, — давай ехать, пора уже…
Пономарев проворно и крепко пожал Пашину руку где-то выше локтя и быстро уселся рядом с шофером. Грузовик сдал назад, развернулся, обдал бричку вонючей гарью, глазищами-фарами рассек темноту, еще раз, как бы на прощанье, осветил колодец с корытом и с торчмя нацеленным в небо журавлем и пропал в темноте. Паша стояла возле арбы, впервые в своей жизни держа в руках автомат, и не знала, что же с ним делать. Она все еще смотрела в ту сторону, куда умчался грузовик, и так задумалась, что не услышала, как к ней подошла мать.
— Прасковья, о чем ты с ним секретничала?
— Так, поговорили…
— Так, да не совсем так. О чем, а?
— О том, мамо, шо опасно нам оставаться на этой стоянке, — ответила Паша. — Директор велел двигаться с отарой в глубь степи. Это, мама, приказ. Немцы уже в Петровском.
— Сам-то он куда умчался? Немцев бить?
— К партизанам…
— Ему хорошо приказывать, — гневно говорила мать. — Забрал чемоданы, посадил в грузовик своих домочадцев и дралала, только его и видали. А нам тут жить, и удирать нам некуда. Да и незачем.
— Так шо же, по-вашему, надо делать? Ждать немцев?
— Ждать их нечего — не гости, — сердито ответила старуха. — Я уже придумала, шо нам надо делать.
— А шо, мамо? — Паша насторожилась. — Упрятаться в захолустном хуторке?
— Не, не то я придумала, — решительно ответила мать. — Чего нам прятаться на чужом хуторе? Мы не воры.
— Шо ж делать? Не трогаться с места?
— Оставим овец в степу, они не наши, и нечего за них держаться, а сами подадимся не на чужой хутор, а на свой, до своей хаты. Хто нас там тронет? Кому мы нужны? — Старуха помолчала, покосившись на дочь. — Две бабы да детишки…
— Мама, я уже сказала, отару не брошу, — глотая слезы, ответила Паша. — И в свой хутор не поеду. Умру тут, возле овец, а их, родных, не оставлю на произвол судьбы.
— Дура ты, Прасковья, вот что я тебе скажу. Кому нужно твое старание? Ить рухнуло все, за шо станешь держаться? — Старуха невесело, через силу усмехнулась. — И эту цацку чего держишь в подоле, як грудного детеныша?
— Директор вручил, вот и держу.
— Брось ее в колодец, от греха, и все, — советовала мать. — Зачем оно тебе, бабе, оружие?
— Так надо, мамо. И ты не злись.
Паша сняла с себя фартук, завернула в него автомат и диски с патронами, бережно, осторожно, и все это сунула под солому, рядом со спавшими девочками.
— Схоронила? — ехидно спросила мать. — А шо дальше? Али воевать станешь? Хватит с нас и того, шо Иван воюет.
— Пусть лежит в арбе, — спокойно ответила Паша. — Хлеба оно не просит.
— Так куда же думаешь податься? К черту на рога?
— В степи много места. Да и дорога у нас зараз одна, дюже просторная.
— А хто там, в степу, тебя ждет? Кому ты там нужна?
— Пойду посоветуюсь с дедом Яковом, — не отвечая матери, сказала Паша. — А ты ложись спать. До утра с места не тронемся.
3
Еще муж Иван учил: прежде чем тронуться в путь, надобно хорошенько подготовиться, обдумать, куда, в какую сторону ляжет твоя дальняя дорога и будет ли на том пути встречаться вода. Вспомнив об этом совете мужа и пожалев, что рядом с нею Ивана не было, Паша направилась к деду Якову. Понимала: без подсказки старого чабана, хорошо знавшего степь, теперь ей не обойтись. И хотя по должности она была старшим чабаном, а дед Яков всего лишь сакманщиком, Паша и раньше, не стесняясь, частенько обращалась к старику. То нужно было узнать, как отыскать богатое травами пастбище, то хотелось посоветоваться, как лучше сгруппировать сакманы, то есть отобрать маток с ягнятами одного возраста. И в других делах не раз требовался совет деда Якова.
Старик и Паша сидели на бугре. Над степью нависла черная и душная ночь — суховея будто и не было. В тишине разыгрались сверчки, и тягучие, тоскливые их голоса слышались всюду. Сверчки словно бы пели: «А нам так хорошо, а нам так весело…» «Да, им хорошо и весело, а нам-то як», — думала Паша. Внизу, совсем близко, паслись овцы, было слышно, как они с характерным хрустом скусывали траву, и хотя ветра не было, а от них тянуло бьющим в нос запахом пота и серы. А вокруг, куда ни обрати взгляд, раскинулась равнина, вся укрытая широченным темным пологом.
— Дедушка Яков, до нас докатилась беда, — тихо сказала Паша, словно бы не решаясь нарушить музыку сверчков. — Через то и пришла до вас за советом.
— А что случилось?
— Немцы прут…
И Паша коротко поведала о приезде Пономарева, о своем разговоре с ним, об автомате пока умолчала и напоследок сказала, что отару велено упрятать в степи.
— Когда зачнем трогаться? — без лишних слов спросил дед Яков. — Упрятать отару — это не то, что бросить иголку в скирду сена. Тут нужна смекалка.