Приволье
Шрифт:
Я вспомнил стихи известного поэта-лирика Николая Д. Очевидно, так, шутки ради, он уверял читателей: «Не писал стихов и не пишу, ими я, как воздухом, дышу. Им, как я себе, принадлежу, под подушкой утром нахожу». Сказано с хитрецой, с усмешечкой, а умно. Стихи не пишутся, стихами дышат, их находят утром под подушкой. Прекрасная мысль! И как нельзя специально, нарочито выдумать чужую жизнь, так нельзя и писать специально, по чьему-то заказу, заставляя себя, насилуя свое желание. Но это говорил поэт, и говорил о стихах. А возможно ли, пусть тоже шутя, пусть тоже с усмешечкой, сказать так же о прозе? Наверное, можно. «Не писал романов и не пишу, ими я, как воздухом, дышу». Это было бы прекрасно. Но этому никто не поверит. Стихи — не проза, их не пишут, ими говорят, их запоминают. А роман или повесть? Вещь громоздкая, ее обязательно
— Ох, тяжкое мое положение, тяжче и не придумаешь, — заговорила, ни к кому не обращаясь, Раиса Никитична. — Если бы я знала, как меня встретят, ни за что не приезжала бы, не тревожила бы себя. А то ехала сюда — радовалась. Да и как же матери не радоваться? Ить сын женится. А приехала — разревелась. Родной сын берег мать за грудки, как какую вражину, и кричит: отдай деньги! За что же такое?
Мы с Олегом молчали. Не знали, что ей сказать. Я сразу же подумал: надобно записать или запомнить, что и на душе и на уме у каждого человека свое. У меня — размышление о том, почему меня тянет на это приволье, о жизни, которую можно или невозможно выдумать, а у нее — свое, сын, который обошелся с нею не по-сыновьи.
— Ну, пусть обидели меня те, Валентина и ее мать, — не дожидаясь нашего сочувствия или возражения, сказала Раиса Никитична, словно бы разговаривая сама с собой. — Их я не знаю, до вчерашнего дня не видала, они меня тоже впервые увидели. Они для меня чужие, и я для них чужая, и мы квиты. А ить Алешка-то! Родной же сынок — и таким изделался чужим, вот что горько. Теперь это уже не мой Алексей, не мой сын. Такого сына у меня не было. Начисто переродился. А где? И через какую причину? Тут, у своей тещи, и через гроши, через них, окаянных. Побыла у чужого сына, наслушалась всего, наплакалась вволю и зараз думаю: и кто их, проклятые гроши, повыдумывал на несчастье нам, людям? Сколько от них горя происходит на земле! Там, где гроши, там и несчастье. Огнем бы подпалить их все, до последнего рубля, пусть бы начисто сгорели.
— Позвольте вам возразить, мамаша, — вежливо сказал Олег. — Та фабрика, каковая делает деньги, возьмет да и сызнова напечатает рублики.
— А их опять в огонь, пусть горят, — ответила Раиса Никитична. — Без них, без грошей, жизня у людей была бы спокойная.
— Нет, мамаша, вы и тут неправы, — так же вежливо возразил Олег. — Без денежек нельзя, без них человеку обойтись никак невозможно. Подумайте сами: как же без них, без разлюбезных? Тут и зарплата идет помесячно или сдельно, тут и премия получается. А ежели какая подвернется нужная покупка? Или, допустим, человеку захотелось выпить водки для аппетита? А в столовой, как на беду, одни бутылки. Как от бутылки отделить сто граммов той нужной жидкости? А денежки все могут изделать. Или, допустим, в сельмаг поступила колбаса. Как ее без денежек раздавать людям? Бери, кто сколько желает? Такое дело не годится. Один возьмет много, а другому ничего не достанется. Нет, тут, мамаша, без денежек ничего не сделаешь.
— Так от них же, сынок, от грошей, проистекает сколько зла! — стояла на своем Раиса Никитична. — Погляди, ить все от них. И воровство, и грабежи, и убийства, и всякая иная пакость. Куда ни крути, а горе от них, от денег.
— И в данном моменте, мамаша, вы совершенно неправы, — не отрывая от шоссе своего цепкого, всевидящего взгляда, авторитетно заявил Олег. — Ежели деньги находятся не у дураков, в сохранности, ежели их правильно применить к делу, то есть свершать с пользой и по-хозяйски, сказать, с умом, то от денег получается одна польза. Жаль, мамаша, вы не видели, какая развернулась стройка близ хутора Привольного. Кто такую махину мог поднять и осилить? Деньги! Конечно, все делают люди своим умом и руками, но работают они не зазря, не даром, а за деньги. Возле Привольного такое развернулось! А благодаря чему? Благодаря деньгам, мамаша! Дирекция совхоза «Привольный» поручила бухгалтерии составить смету. Все было сделано как следует, и получилась хорошая субсидия. Вот, мамаша, в чем вся штука. А без денег где возьмешь субсидию?
— А что оно такое — субсидия? — спросила Раиса Никитична.
— Субсидия — это такая штуковина — выделяются деньги на какую-то помощь, в данном случае на помощь строительству овцекомплекса, — со знанием
— Это — да, верно, — согласилась Раиса Никитична. — Об этом я как-то и не подумала.
— Напрасно не подумали, мамаша. — Олег был доволен, что убедил свою пассажирку. — Кто помог вам с дочкой? Денежки! Это их старание. Так что от денег есть человеку реальная выгода. Без денег люди были бы как без рук. Ну а то что родной сын потянулся к матери с кулаками, то он, извините, есть дурак, и больше ничего.
— Дурнем-то кто его изделал? Деньги, — сказала наша попутчица. — Правда, жинка и теща подсобляли, науськивали, настраивали против родной матери. Но из-за чего? Из-за денег… Эх, деньги, деньги… Как ни обидно за сына, а и ему пришлось дать пять сотен, — добавила она грустно. — Специально привезла. Ить только женился, пригодятся деньги…
— И взял? — не поворачивая голову, спросил Олег. — Или, может, отказался? Сказал: дескать, не надо, мамо, обойдусь.
— Еще как взял. И спасибо не сказал.
— Неверно вы, мамаша, действуете в данном моменте, — поучающим тоном заговорил Олег. — Сын к вам с кулаками, а вы к нему — с деньгами, на — бери.
— Так ить мать же я ему.
— А он — ваш сын и обязан матери подсоблять, — заключил Олег. — Не вы ему, а он вам. Этот принцип вам понятен?
Женщина в кофейной шляпке молчала. Она, наверное, все понимала, кроме одного слова — принцип, и решила помолчать. А тем временем солнце поднялось высоко и своими жаркими лучами било в боковые стекла «Москвича». Рядом, прыгая по кювету, неслась перекошенная и вытянутая углом тень от машины. Впереди уже был виден Ставрополь. И что за чудо — этот город на просторе! Не город, а степная сказка! Столица! И с какой стороны к городу ни подъезжай, он всегда радует тебя своей пышной зеленью. Издали кажется, что это вовсе не город, а дремучий лес, который плыл и плыл над степью, а потом взял да и опустился на возвышенности. Сейчас он еще весь был укрыт, как красавица газовым шарфом, утренней дымкой, и его толстые снизу и острые сверху тополя, и буйная зелень главного проспекта, и улицы, и повсюду цветущие сады, белые, будто в снежной метели, — все, все как бы манило к себе и как бы говорило: «Э, нет, нет, ни за что не проедешь мимо, потому что, куда бы ты ни торопился, а твоя дорога непременно ляжет через Ставрополь и ты обязательно полюбуешься и его вековыми тополями, и старинными улочками, где еще сохранились одноэтажные домишки с палисадниками и вишневыми садочками, и уж обязательно побываешь на Нижнем и на Верхнем базарах».
— А вот и мой переулок, тот, что уходит вправо, — сказала Раиса Никитична. — Заедем до меня. Поглядите, какую, квартиру я купила дочке и внукам, да и позавтракаете у меня.
— И рады бы, да не можем, — ответил я и пожалел, что у меня не было свободного времени. — Тороплюсь на аэродром.
— Ну хоть бы на минутку.
— Нельзя, мамаша, и на минутку, — по-деловому ответил Олег. — Самолет ждать не будет.
— Как-нибудь в другой раз, — пообещал я.
В переулке, который от главного проспекта уходил вправо, Олег остановил машину, помог снять пустой чемодан. Мы попрощались с Раисой Никитичной и, все же заглянув на Верхний базар и купив там редиску и свежих, из парника, огурцов, поспешили на аэродром.
Даже отсюда, со степи, были видны лилово-пепельные, зубчатые силуэты Кавказских гор.
Не раз замечал: между стогами свежего, только что сложенного сена всегда стоял, а особенно в сумерках, теплый, сладковатый запах увядших полевых цветов.
Фамилии: Волкодавченко, Станишнев, Маслобойщиков, Кульгаков, Артификасов-Нарыжный, Кровопусков.
Кому довелось бывать ночью в горах, тот наверняка слышал глухое, пугающее уханье филина. Это происходит, наверное, потому, что отвесные скалы подпирают звездное небо со всех сторон и любой звук, ударяясь о них, отзывается эхом. Хорошо слышен даже слабый треск сухого хвороста под ногами или охрипший крик сороки.